Зимами босиком бегали по снегу. Как-то раз Флавий искупался в проруби – главное, не собирался, ничего, вдруг видит – кто-то голый вылезает из заледенелого пруда поздно вечером, он разделся и – в прорубь, полотенца у него не было – выбрался, побегал, обсох, оделся, пошел домой… и больше никогда этого не делал.
– Какая женщина! – говорил Флавий, глядя на меня влюбленными глазами. – Ни денег не надо давать, ни жениться – просто подарок.
В любой, самый неподходящий для этого момент он мог запеть самозабвенно арию Брунгильды из оперы “Валькирия” (“Я чё-то Вагнера полюбил последнее время…”). На мой вопрос, откуда он знает слова, Флавий застенчиво отвечал:
– Я только свирель, на которой играет Бог.
Вдруг решил, что мне надо срочно купить коньки!
– У Федора сейчас нет денег на коньки, – я отвечала.
– Я ему одолжу, – предлагал Флавий. – Он потом отдаст, когда будут.
– Следующий кадр, – говорю, – я, сухонькая старушка, лежу в гробу, и вы, два убеленных старца, склонились надо мной. Федор тебе протягивает деньги: “Возьми, за коньки”. “Не надо, – говоришь ты. – Это подарок”. “Бери, бери, еще пригодятся”. “Ну, пополам…”
– Камера опускается, – говорит Флавий, – а на ногах у тебя вместо белых тапочек – фигурные коньки.
Вот же были счастливые времена, когда в ночь-полночь мог раздаться телефонный звонок: это Флавий с каким-нибудь важным донесением касательно вечных вопросов Бытия. О жизни, любви, о смерти, об этом только и надо разговаривать, больше ни о чем, он считал.
Например, звонил и говорил:
– Вчера вечером умерла твоя любимая певица Элла Фицджеральд.
Если начать пространный разговор, в нем зарождалось недовольство, и все оканчивалось скандалом.
– Я хочу тебе сказать, только ты не обижайся, – говорил он. – Ты единственный человек, с которым я общаюсь, и ты такая дура.
Бабушка Иовета, принявшая постриг после пленения мусульманами, к моему приходу всегда пекла пирожки. К застолью из своей светелки выплывала сестрица Флавия, высоченная Сибилла, дочь Иерусалимского короля, тоскующая по графу Стефану, третьему сыну графа Теобальда II Шампани, унаследовавшему самую захудалую сеньорию во Франции – Сансер, в то время как его старшие братья Генрих I и Теобальд V заполучили Шампань и Блуа.
Оттого он и соблазнился отправиться за семь верст на Святую Землю свататься к нашей несравненной Сибилле. Но, прогуляв там три месяца и разбив ей сердце, этот охламон вернулся в свой Сансер, построил замок с шестью башнями на красивом холме и женился на дочери какого-то Годфри Донзи – Аделаиде или Агаве-Матильде, черт их там разберет.
Сибилла вечно хандрила, домашние к ней относились с пониманием. Но бабушка Иовета с ее строптивым характером никому не давала спуску. Вот она хлопочет у плиты, тушит баклажаны с картошкой, а эта дылда, усевшись за стол, заявляет:
– Мне баклажаны без картошки.
– Да кто ты такая: “баклажаны без картошки”? – кричит Иовета. – Баклажаны с картошкой – и точка!!!
В новогодние каникулы она телефонировала на горячую линию в мэрию:
– Может, это будет для вас неожиданным открытием, но хочу вас проинформировать, что не все поехали на Канары, Сейшелы и в Альпы. Вот я, например, пенсионерка, сейчас пошла в магазин и не смогла до него дойти: голый лед – разбегайся и катись. Кто за вас дорожки песком будет посыпать? Пушкин?
Она была выдающимся кулинаром, над чем бы Иовета ни колдовала у плиты, получалось – пальчики оближешь. Особенно заливное из свиных ног. Кстати, моя бабуля к Новому году тоже часами в огромной кастрюле варила страшные свиные ноги, после чего ставила на стол тазик с горкой округлых выбеленных косточек дымящихся – обгладывать и обсасывать.
Иовета отменно квасила капусту в баке, по борщам у нее пятерка с плюсом, но коньком был великолепный смородиновый мусс. Таинственный мусс, который она взбивала до неописуемой пышности и воздушности в глиняной миске, покрытой коричневой глазурью.
Флавий обожал ее муссы. Казалось, превыше всего он ценил в этом мире смородиновый мусс. И все же, чудесный и безрассудный, он говорил мне в порыве страсти:
– Я люблю тебя больше мусса, больше блюза и, может быть, больше жизни!
Хотя быстро добавлял:
– Но это я говорю из вежливости, поскольку знаю, что ты бы хотела это услышать.
Целыми днями Флавий дышал свежим воздухом, и в наушниках у него по кругу звучала одна и та же песня, которой он громко подпевал, хотя она – от лица женщины: “Я-а узна-ала тайну: для надежды и мечты-ы мне никто не нужен, даже ты-ы-ы…”
– Так хочется быть живым, не меньше, чем святым… – вздыхал он.
Для обретения совершенства и бессмертия Флавий собственноручно пек хлеб, кучу денег ухнул на какой-то кувшин с палочкой, которой надо крутить воду против часовой стрелки.
– Не понимаю, что это дает и дает ли вообще, – говорил Флавий, – но я пью эту воду и надеюсь, хоть что-то дает, правда, это не факт. Я ей умываюсь, а потом посыпаю себе на лицо морскую соль. Я сначала не знал, как посыпать, а потом понял: лицо надо солить так же, как пищу, – из солонки. Это очень полезно. Вот посмотри на мое лицо, посмотри! И еще я купил себе крем с панцирями креветок. И мажусь им – видишь, какой я!
– А из подкрылок не было тараканьих?
– Из подкрылок нет… – отвечал серьезно.
На Выставке достижений народного хозяйства он тоннами затоваривался БАДами и витаминами, в результате чего в павильоне “Здоровье” у него образовался дисконт. Я хотела купить там бутылочку масла зародышей пшеницы. Так Флавий меня по-хозяйски представил продавщице.
– Вот Райка, – сказал он, – это баба моя.
И мне сделали скидку вполовину.
На закате солнца он бегал трусцой, пил собственную пропаренную мочу и сбрызгивал ею голову, чтобы волос гуще рос. На танцах близко сошелся с бездомным экстрасенсом и философом Максимилианом. Тело тот считал микроскопической вселенной, малыми Небом и Землей, ведь мир вечен, – говорил Максимилиан, – а следовательно, вечным должно быть и тело – что мы утратили из-за отступления рода человеческого от истинного пути.
– Главное, не надо хлеб дрожжевой есть, это яд. И пить квас, – рассуждал Флавий. – Чувствуешь, у меня одна ноздря заложена? Значит, щелочной перевес в крови.
– А если две? – я спрашивала с грустью.
– Если две – то тебе крышка.
Или он спрашивал:
– У тебя как желудок работает? Хорошо? А у меня не очень.
– Слабит или крепит? – Приходилось поддерживать этот насущный разговор.
– Крепит, – серьезно отвечал Флавий.
Вдруг стал жаловаться, что при виде меня у него закладывает иную ноздрю – не ту, что заложена обычно. Вероятно, какая-то утечка энергии. Пришли в гомеопатическую аптеку, там был аппарат, замеряющий энергетику, Флавий предупредил:
