– Ну удачного начала семейной жизни!
Даша смотрела вслед уходящей машине и плакала. Кажется, Ларе будет только лучше, что дочка ушла. Вспомнила Ларины слова:
– Ничего страшного в одиночестве нет. Уединение – счастье. Не понимаю людей, не умеющих себя занять. Мне никогда не бывает скучно с самой собой, для меня это радость.
Вот и радуйся, мама! Только не забудь покупать хлеб, сыр и молоко. И да, наконец научись включать пылесос и стиралку! Теперь иначе никак.
Обида, конечно, была. И переезжать из любимой квартиры совсем не хотелось, но пришлось, куда деваться.
После родной родительской, из трех больших комнат, кухни в одиннадцать метров и потолков под четыре, в маленькой пятиэтажке было ужасно. Потолок висел на голове, на крошечной кухоньке еле умещались втроем, в ванной было не развернуться, а в прихожей двоим не разойтись.
Но свекровь оказалась женщиной доброй и славной и к неожиданно возникшей жиличке относилась с нежностью и вниманием, хотя Даша понимала, что и ей непросто. Токсикоз прошел к четвертому месяцу, животик был маленький, аккуратный, почти незаметный. Только все время хотелось есть. Мишка прибегал к ее аудитории и ждал с пакетом булочек, вафель и пирожков.
Даша жадно и быстро съедала все, что приносил муж, и на пару часов ее отпускало.
Вроде все было неплохо, но в каждом дому по кому. В проходной у туговатой на уши Елены Семеновны до одиннадцати как резаный орал телевизор. Даша затыкала уши ватой, накрывала голову подушкой, кряхтела и вздыхала, а уснуть не могла. Видя ее муки, Мишка не выдерживал, выскакивал в комнату и просил мать убавить звук. Елена Семеновна обижалась.
Было еще много дурацких моментов, совсем ерундовых и незначительных – то Даша забыла поставить суп в холодильник и он прокис, а его после работы варила уставшая Елена Семеновна. То, торопясь, не помыла посуду. То замочила в тазу белье и задвинула тазик под ванну, а потом и вовсе о нем позабыла. То Даше не понравились котлеты, то показался кислым кисель.
– Мама! – Мишка умолял мать не обижаться. – Дашка беременна, а ты знаешь, как у беременных меняются вкусы. И вообще, разве можно обижаться на беременную женщину? Ты же сама говорила, меняется гормональный фон.
Обстановка накалялась, все раздражались и прятали друг от друга глаза.
«А скоро еще родится ребенок, – думала Даша. – Какие же мы дураки».
Поражало вот что: все нормальные и даже хорошие люди, воспитанные, интеллигентные, скандалы не вспыхивают – так, тихое фырканье и легкое недовольство друг другом. А жить в такой обстановке сложно, почти невыносимо… Что это, почему? Почему не находится компромисс, почему исчезает терпимость? Да, все понятно – бытовые условия. Именно так, а вовсе не потому, что кто-то плохой и не уважает территорию другого. Ну не могут жить три взрослых разновозрастных человека на площади в сорок два метра. И не может быть двух хозяек на кухне в пять с половиной квадратов. И что будет через два месяца, когда появится ребенок?
Даша плакала, теребила мужа: ну должен же быть какой-нибудь выход. Они цапались, дулись друг на друга, правда, потом сладко мирились, но снова возвращались к этому разговору.
Наконец Мишка не выдержал – Даша видела, что этот разговор он продумывал долго и все не решался начать. И вот пришло время.
– А твоя мать? – отведя глаза, начал он. – Даш, пойми меня правильно, Лариса Владимировна одна в огромной квартире. В которой, кстати, прописана и ты!
Даша уставилась на мужа:
– И что ты предлагаешь? Жить с моей мамой? Нет, Миш. Поверь, это еще хуже.
Мишка смущенно пожал плечами:
– Зачем жить? Ее просто надо разменять. Не маму, а квартиру, – жалко улыбнулся он. – Ох, прости за дурацкую шутку.
Даша молчала. А ведь Мишка прав – квартира большая, мама одна. Простор, тишина и вольница. А они здесь как сельди в бочке. И да, Даша тоже имеет право, все верно, она там прописана. Но… Она и представить не могла, что с ее мамой, с Ларой, можно вообще начать подобный разговор. Ее передернуло – брррр! Нет, ни за что, нет и снова нет.
Ночью, лежа на разложенном диване, слушая Мишкино похрапывание и приглушенные звуки телика из соседней комнаты – Елене Семеновне опять не спалось, – она с трудом выбралась из постели и раскрыла форточку, душно было невыносимо. Даша стояла у окна и думала, думала. Вернее, пыталась решиться, настроиться. Ну и решилась.
Решив, что откладывать дело гиблое, до выходных так себя изведет, что всем будет не до квартиры.
Лара открыла дверь и с удивлением уставилась на дочь:
– Что-то случилось?
Не глядя Ларе в глаза, Даша скинула сапоги и пальто.
Пошли на кухню. Лара ужинала – два кружка колбасы, увядший огурец, несколько сушек и кружка чая.
«Опять хлеб купить забыла», – подумала Даша.
– Мам, ты испортишь желудок!
Лариса Владимировна махнула рукой:
– Желудок! Смешно.
Даша налила себе чаю и села напротив.
Родная кухня… какая же просторная, светлая, какая красивая – папа постарался! Кухню делали на заказ из настоящего темного дерева, с бронзовыми витыми ручками и цветными стеклышками. Люстра тоже с разноцветными стеклышками – папа отрыл ее в Дании на блошином рынке. Кружевные занавески с вышитыми маками – ткань тоже привез папа, кажется, из Польши. В шкафчике под стеклом, на видном месте, папина любимая кружка – пол-литровая, синяя, обливная, тяжелая. «Устойчивая, – говорил папа, – Ларочка не снесет». Мама вечно била посуду. После его ухода Даша убрала кружку под стекло, от греха подальше.
Папа. Все папа. Ну почему так рано, а? Какая несправедливость.
– Ну? – с легким сарказмом спросила мама. – Как замужняя жизнь?
Даша пожала плечами:
– Нормально.
Она замолчала – начать этот разговор было невозможно. Но взяла себя в руки.
– Слушай, мам, – хриплым от волнения голосом сказала Даша, – тут… такое дело. – Говорить было трудно, как будто рот был набит камнями.
– Ну? – Лара смотрела с усмешкой. – Говори, говори, чего оробела?
– В общем, – со вздохом начала Даша, – нам очень сложно. Всем, понимаешь? И Елене Семеновне, и Мишке. И мне. Трудно и тесно. Ну ты знаешь, что там за квартира.
Красивые соболиные Ларины брови взлетели вверх:
– А ты не догадывалась, что тебе будет сложно в чужой паршивой квартире с чужой женщиной? Скажите, какое открытие!
Опустив голову, Даша молчала – что тут скажешь, что возразишь.
– Не догадывалась? – повторила мать. – Ну тогда, – она откинулась на спинку стула, – тогда, прости, ты полная идиотка! Вот скажи, – мать наклонилась к дочери, – тебя кто-то заставил? Кто-то гнал отсюда? Или тебе здесь было так плохо? – Она снова откинулась на спинку стула и развела руками: – Кажется, нет! А теперь, надо же, ты спохватилась! Как будто не знала, не ведала, что тебя ждет! Ты, моя милая, – задохнувшись от возмущения, мать замолчала. – Ты, моя милая, – повторила она, – сама, добровольно и безо всякого насилия полезла в эту историю. Сама, слышишь? Сама! А вот теперь ты опомнилась! Пришла в себя. И поняла, во что вляпалась.
