А пока отметим, что дисциплина действительно была во многом построена на чувстве чести и разделялась как бы на две составляющие, существование которых хотя и не фиксировалось официальными регламентами, но не было от этого менее реальным.
«Первая дисциплина» относилась к боевой деятельности. И здесь можно с уверенностью сказать, что не было армии, где она была бы столь строга и неумолима. За то, за что в других войсках солдат мог отделаться сотней-другой палочных ударов, во французской армии его приговаривали к расстрелу. Оставление порученного поста, непослушание старшему в боевой обстановке карались смертью. В принципе, карался расстрелом и грабеж, однако с последним вопросом дело обстояло куда сложнее…
«Вторая дисциплина» относилась к упущениям в деталях службы, к соблюдению формы одежды и внутреннего распорядка. Здесь царила такая терпимость и мягкость, которые были бы немыслимы, например, в прусских или русских войсках. «В некоторых армиях доводят до предела строгость к деталям, которые в глазах разума кажутся малозначительными, – писал маршал Мармон. – Если дело идет о мелочах униформы или временном отсутствии неподвижности в строю, слишком суровое наказание неправильно… Во французской армии часто бывает достаточно лишь похвалы или порицания, сделанных к месту, и благородного соревнования. Ведь наказания и отличия, основанные на мнении товарищей, обладают той чудесной способностью, что им можно придать бесконечные нюансы, и тем, что они мощно воздействуют на благородные сердца»
[655].
«Если солдат попался на мелких провинностях, – отмечал автор «Замечаний о французской армии последнего времени», – то его пристыдят, сделают ему выговор, подействуют на самолюбие, лишение свободы для него уже строгое наказание, неувольнение со двора, арест – составляют высшие наказания; вывод в строй в шапке, когда другие в киверах, следование в тылу части, держа ружье прикладом вверх, – вот наказания, чаще применяемые»
[656].
Чтобы сравнить старопрусский стиль дисциплины с французским, можно сопоставить наставления Фридриха II, приводимые им в поучении своим генералам. Им предписывались строгие меры предосторожности и неусыпного контроля за солдатами, которые следует соблюдать, чтобы предотвращать дезертирство на походе: тут и посты егерей, спрятанные во ржи, и гусарские патрули, так как гусары и егеря были набраны из наиболее надежных элементов. Здесь же категорические запрещения солдатам передвигаться иначе как строем и в сопровождении офицеров. «Большая часть армии состоит из порочных, несдержанных людей, – наставлял король, – если генерал не будет постоянно внимателен к тому, чтобы они оставались в рамках долга, эта искусственная машина… скоро сломается…»
[657].
А вот приказ по Великой Армии, отданный 3 фримера XIV года (24 ноября 1805 г.) незадолго до Аустерлицкой битвы: «Временно армия останавливается на отдыхе. Начальники отдельных частей должны составить списки отставших, которые без уважительной причины остались позади; они должны рекомендовать солдатам устыдить их, потому что во французской армии самое сильное наказание – это позор, которым виновных покроют их собственные товарищи. Если найдутся солдаты, которые окажутся в таком положении, то император не сомневается, что они с готовностью соберутся и станут под свои знамена»
[658].
Итак, армия с практически идеальной дисциплиной?.. Увы, не совсем. Мотивы чести, самолюбия, достоинства, без сомнения, действовали на наполеоновских солдат с большей силой, чем на наемников «Старого Фрица», и все-таки на них действовал и другой, очень приземленный, но очень понятный мотив – пустой желудок. От недостаточной заполненности этого немаловажного органа проистекало огромное количество бед и прежде всего мародерство.
Наполеоновский стиль войны был направлен на сокрушение противника стремительными ударами, и, как следствие, он предполагал быстрое передвижение огромных масс войск – людей и лошадей. Нетрудно догадаться, что даже если бы чиновники военной администрации были образцами энергии, честности и служения долгу, доставить провиант и фураж всем десяткам, а то и сотням тысяч стремительно идущих вперед людей и коней было физически невозможно. Как неизбежный результат подобной системы – солдаты искали пропитание сами, и действительно «находили» его (см. главу X) у крестьян, которые, как нетрудно догадаться, не особенно жаждали отдавать свой последний мешок крупы или свою корову. Когда солдат было много, а крестьян мало – вопрос решался однозначно, когда же соотношение численности было иным, могли возникнуть большие осложнения – драка, пролитие крови, желание выместить злобу и т. д., и т. п.
Лейтенант Шевалье писал в своих мемуарах: «Я провел более 20 лет на войне и не видел армии менее склонной к грабежу, чем французская, да, я видел, как мародерствовали, делали это только по необходимости найти пропитание. Французский солдат, который предался бы грабежу во время добычи провианта, был бы воспринят как вор, его презирали бы товарищи и он был бы изгнан из части. Я всегда видел, что поступали именно так, и говорю правду»
[659].
Увы, несмотря на безаппеляционность последнего заявления, старый воин не говорит правды. Мемуары Шевалье, несмотря на ряд интересных сведений, которые оттуда можно почерпнуть, как раз представляют собой пример источников, использования которых мы старались избежать в нашей работе, и приводим данную цитату скорее как курьез и образец того, как под влиянием прошедших лет изменяется точка зрения на самые очевидные вещи. Шевалье писал свои воспоминания через много лет после наполеоновской эпохи, и, несмотря на свою солдатскую простоту и прямоту, он кое-что позабыл, а кое-что ему хотелось позабыть. Ему хотелось, наверное, видеть эпоху своей молодости только прекрасной, а своих товарищей, погибших на полях давно отгремевших битв, образцом для подрастающего поколения.
Фабер дю Фор. Реквизиция в окрестностях Казущины 11 июля 1812 г. Слева изображен португальский, в центре – два французских пехотинца с «найденными» козами, гусями, провиантом и т. д.
Свидетельства сотен очевидцев подтверждают то, что должен был бы подсказать и здравый смысл, – там, где был грабеж ради того, чтобы поесть, он плавно перерастал и в грабеж без дополнительных эпитетов.
Не без юмора рассказывает об этом один из офицеров: «Солдаты… заходя в дома якобы для того, чтобы найти хлеб, забирают заодно и кошелек хозяина. Искать хлеб – это прекрасный повод, ибо, когда нет регулярных раздач продовольствия, никак нельзя помешать им заниматься мародерством. Неотразимый ответ на все замечания: “Я голоден, я ищу хлеб.” Эта фраза безапелляционна как слова Гарпагона
[660] “без приданого”. Раз уж ты не можешь дать им хлеб, ты вынужден разрешать им делать то, что они хотят. У кавалеристов есть еще дополнительный повод – они ищут фураж для своих лошадей. Однажды кирасир был застигнут своим капитаном в момент, когда он шарил в ящиках шкафа.
