Секс с ним казался мне пресным, невпечатляющим, и кончала я с каждым разом все труднее и труднее, хотя Женька честно старался. Разок я даже попробовала отдать бразды правления ему. И зря. Через некоторое время, рассматривая потолок, я поймала себя на мысли, что никак не могу вспомнить название того гребанного белого чая, который заваривается при девяноста градусах и выдерживается до восьми минут, а у меня уже завтра зачет у фумилье. То есть, лежу я такая на кровати растопырив ноги, надо мной знатно пыхтит Женька, а я думаю о чае. Каков мой диагноз?.. Имя из четырех проклятых губ при зеленом подсвечивании. Потому что я кончала только представив перед закрытыми глазами обладателя этого имени. Только при таком условии. Тело жадно отзывалось, двигалось само, не обращая внимания на Женькины стоны, на несоответствие фигур, на слишком нежные, слишком ласковые прикосновения, на покорность мужчины подо мной и его губы. Особенно его губы. Податливые и мягкие.
Когда я ехала с занятий домой и мрачно думала о своем психическом расстройстве, меня тормознули гаишники. Я разозлилась, потому что страховку в бардачке не смогла найти. Когда гаер стал намекать на взятку, я обнаружила, что кошелек на работе забыла. Взвыла от злости и отчаяния, чем его напугала. Он отпустил с миром. Но в жопу. По крайней мере, я бы так на его месте подумала.
Меня трясло от смешения эмоций. За эти четыре дня все валилось из рук. Разбила любимое блюдо из венецианского стекла, испоганила французский зерновой кофе, случайно пролив в пакет воду, когда поливала цветы на гарнитуре (опиздюлился, разумеется, Женька, не убравший упаковку в шкаф, но легче от этого не стало), и в постели со своим лучшим другом, с моим нежным и заботливым Женькой, которого я так жестко объебала, я представляла другого мужчину. На работе меня все раздражали, хотя ходила я туда всегда с удовольствием, и выработанная годами улыбка, как механизм защиты на всякий дискомфорт, не сходила с моих губ. А еще я домой не спешила, иногда тупо катаясь по городу и заезжая на чаи к подругам или тратя время в торговых центрах, чтобы протянуть до вечера, купить бутыль итальянского белого сухого и включать на повтор избранный трек в машине, припаркованной у дома. О да, этот трек мне заходил, а под вино особенно. Я все чаще возвращалась к чистому воздуху Швейцарии, к его ебанутому порыву подоить коров. К его сраному движению, когда он прижимал меня к себе, шепотом напевая слова этой простой, но так дробящей в пыль песни. «Она химера в Vuitton’е и мой пьяный бред»… Его голос забитый в память, распылял мой мир, горяча алкоголь в крови и зажигая меня томлением. «Фрау хочет в плен», и сука, фрау этого действительно хотела. Просто впечатывало в кожаное сидение, и на ум приходили сраные потеки его крови на моей внутренней стороне бедра, когда я под столом расцарапала его руку. Вспышкой в памяти его тыльная сторона ладони с сукровицей и потемневшие от похоти и злости изумрудные глаза — «я ж заставлю тебя, сучку, зализать».
Я наслаждалась даже ебанным предательством, о да, целовать проститутку на моих глазах это ебанное предательство! — в его доме, на кухне. И думала, что зря не отдалась прямо там. Что зря не взяла его. Мысли о лесе я тщательно избегала, воспроизводя это воспоминание с закрытыми глазами, когда подо мной извивался Женька. Что и не говори, а в сексе главное эмоциональный настрой. Только это и ничего больше. Странно осознать такой простой факт на двадцать шестом году жизни, когда половых партнеров было двузначное число. И лица их не вспоминались. Кроме одного. Кроме блядского прожигающего взгляда.
Съехав с дороги на обочину, я сжала голову руками, не понимая, почему так колотится сердце, и что нужно выцепить в дикой буре внутреннего состояния. Откинулась на сиденье и прикрыла глаза, стараясь дышать ровно и размеренно. Нужно успокоиться. Нужно. Успокоиться.
А перед глазами снова его проклятый образ. Его сучий, неповторимый образ.
Господи, я подвисла, застопорилась на одном мужике. На ублюдке, хитром, сволочном с жесткими губами, сильными пальцами и с ума сводящей хрипотцой в голосе. «Киса». Ублюдочное и невыразительное обзывательство, которое используют для шлюх, чтобы не утруждать себя запоминанием их имен.
«Имя тебе не подходит». «Кошачья грация, кошачьи глаза» — услужливо подкинутые воспоминания взбудораженному разуму, будто в попытке оправдать Коваля.
«Думал, не остановишь». «Конечно, тормознул бы»…
И эффект разорвавшейся бомбы. Атомной. Разбившей мир до структурных единиц, бестолково мельтешащих, и пытающихся собраться в такие ненужные образы реалий.
Мне это не нужно. Не сейчас.
Машину развернула через две сплошные, по-моему, едва не спровоцировав аварию. Стрелка спидометра доходила до ста, когда я бросила туда взгляд в последний раз. Я так вообще в жизни не водила, нагло выезжая на встречку, подрезая и вырезая всяких ебучих слепых черепах, едва тащившихся по городу. В голове сумбурный мрак разбивали алые всполохи ярости, когда приходилось сбавлять скорость чтобы не врезаться.
Залетев на парковку здания, где был офис трех гадов, у меня сердце сорвалось, когда я заметила его машину. Раскорячила свою сразу на два места и взлетела по ступеням в здание. Лифт шел слишком долго. Рванула по лестнице.
Раздражающий звонок мобильного. Не глядя на экран взяла трубку, рявкнув «да!» и готовая послать Петрова на хуй без пояснений, несмотря на грядущие проблемы. Расщепленные атомы, запорошившие остовы реальности, вот-вот готовы были собраться в единое целое и безжалостно мне явить один простой факт — я сама явилась за ним. К нему. К ублюдку, от которого я сошла с ума, и не могла не думать хоть раз в минуту за долгие четыре дня. Но звонивший был вовсе не Женькой.
— Привет, киса.
Я аж споткнулась, и едва не влетела носом в дверь его офиса, до которой оставался всего лишь шаг.
Сука, столько ждать! Как можно ждать так долго! Ублюдок!
— Ублюдок! — Рыкнула я, с пинка распахивая дверь и стремительно вваливаясь в кабинет.
Он стоял у окна, одной рукой уперевшись в стекло, второй удерживая телефон у уха. Оглянулся на меня. И все. В глазах померкло. Я даже не обратила внимание на немного растерянного, но радостно гыкнувшего Пумбу, опознавшему во мне меня.
Глаза в глаза и порвало в клочья. Ни слова больше. Швырнул телефон куда-то в сторону и ринулся ко мне в три широких стремительных шага преодолевая расстояние между нами. Поцелуй грубый, животный, до стука зубов. Подхватил под ягодицы. Чудовище внутри, жадное ненасытное чудовище, так терзавшее меня сраных четыре дня, торжествующе взревело и отравило кровь огнем возбуждения, пронесшимся по венам.
Крепко обхватила ногами его торс, руками за шею, втискиваясь в него, вжимаясь до боли. Только так переставало гореть и дрожать тело.
— Бля, подождите, я хоть съебусь! — почти испуганный и возмущенный возглас Пумбы, и его торопливый топот в сторону еще распахнутой двери. — Свят-свят! Что ж творится-то!..
Паша рухнул со мной на диван, подмяв под себя и грубо вжимая собой в мягкую обивку. Издала стон. От бескомпромиссности этого движения и от голода по нему. Его пальцы скользили по телу, сжимая, стискивая, заставляя меня извиваться, изгибаться и хрипло выдыхать от чувства жара и зуда в местах его прикосновений. А касался он везде. Рывком дернулась вперед, обхватывая широкие плечи, жадно кусая исходящие жаром и сбитым дыханием губы.
