— Тань… если смотреть реально, у меня есть хоть один шанс? — устало качаю головой, грустно улыбаюсь.
— Я не знаю, Оль. Не буду врать. Правда, я не знаю. Пойдем. — Она сглотнув и на мгновение прикрыв глаза встает и направляется к двери и почти шепотом добавляет, — к тебе адвоката пустят только завтра, пока мы видимость создаем усиленной работы и не можем… Оль, пойми… Пусть он верещит пока, отписывает на нас тонны бумаг, они, конечно дальше урны не уйдут, но новое руководство нас ебать не будет, ведь мы, типа, ответственно выполняем их негласный приказ… Если они поймут, что мы юлить пытаемся, то и нас выебут, и тебе хуже станет, потому что руководство на наши места своих везде посадит… Это система, Оль, прости…
— Я понимаю, Тань. Спасибо.
Дальше обыск, фотографирование, снятие отпечатков и помещение в камеру. Маленькую. Зарешеченное окошко, тусклая люминесцентная лампа, две кровати и унитаз.
А дальше… дальше начался какой-то ад. В памяти все отпечаталось с каким-то туманом, нечеткостью, как дурной сон. Антона пустили ко мне на вторые сутки, говорил он сухо, в основном инструктировал и был очень напряжен, но про тварь, обеспечившую мне колонию, я так и не спросила. Как и предвещала Таня, мне добавили еще трое суток. Данька носил передачки и телефон. Я заставляла себя думать и изображать голосом, что я жива, пока врала маме и Ланке, разговаривая с ними по телефону.
Потом снова суд и СИЗО. Вот здесь я поняла — пиздец. Реально пиздец и мне грозит срок. Рыпаться бесполезно. Хотя Антон, явно пытаясь меня успокоить, врал что «решаем и мы вытянем, просто терпи». Данька и здесь напрягся — меня не посадили в общую камеру, я была одна в комнатушке, мало чем отличающейся от предыдущего изолятора, только рассчитанной на десять человек. Условия класса люкс, блядь.
Перед тем, как меня перевели в СИЗО, наврала маме, что еду за город с Зориным и там связь плохо ловит, поэтому пока не смогу с ней созваниваться. Что будет, когда они не дозвонятся до меня по истечению трех дней, я плохо себе представляла. Данька обещал, клялся и божился, что возьмет это на себя, встретит маму с аэропорта и подготовит ее.
Твари не было на моих судах. Вплоть до последнего.
На котором меня отпустили. Отписав три года условно. До меня это дошло не сразу, а когда дошло, я не поверила и переспросила судью. Меня заверили, что все именно так, как я поняла. Я мрачно рассмеялась и посмотрела в непроницаемое лицо твари, ответившей мне напряженным взглядом.
Выходя из зала заседаний, снова мрачно усмехаюсь, все еще не веря, что недельный кошмар закончен. Останавливаю приближающегося Зорина взглядом.
— Не подходи. Через два часа заберу маму с Ланкой из аэропорта, отвезу домой. Потом к тебе заеду, поговорим.
Зорин прищуривается, напряженно глядя в мои глаза и медленно кивает.
Забрала своих на такси, потому что один только взгляд на Панамеру вызывал у меня приступ тошноты. Изображать то, что все хорошо и ничего не произошло выходило как-то неожиданно легко. Потому что внутри ничего не было, все сдохло там, в изоляторе, когда я сжавшись на холодной жесткой казенной постели скулила от того как жестоко и безжалостно ломается мой наивный, просто пиздец какой наивный мир. Скулила, давилась слезами, обняв колени и подтянув к груди, но адской боли от кошмарной реальности это не уменьшало.
Из дома отправилась в частную лабораторию. Мой тихий смех на результат УЗИ и потом аптека.
Неожиданно, но слезы за моральное насилие, которое я к себе применила, заставив себя сесть в Панамеру.
Он был дома, ждал меня. Взгляд напряженно задержался на руке, с которой я уже очень давно сняла его кольцо и сегодня оставила его в машине, припаркованной у его подъезда.
Скинула пальто на спинку стула и села по его правую руку, притянув к себе его бокал и бутылку виски. Пригубила, не делая глотка. А хотелось. Откидываюсь на спинку и закуриваю, но курю без затяга, сквозь ресницы глядя в его неожиданно спокойное лицо. Начала говорить тихо, с самого начала. Его лицо было абсолютно непроницаемо, пока я расписывала ему его же схему и то, где она и как погорела. Замолкаю, внутри нарастает дрожь. Усмехаюсь — думала, что сдохла. Оказывается нет, не до конца. Снова виски к губам. И новая сигарета. Смотрю на него, выжидательно изогнув бровь.
— Да. — Медленно выдыхает, и идет за бокалом себе, возвращается и чуть прищурившись, ровным тоном продолжает. — Да, я это сделал. Да, все было именно так. Да, с расчетом на то, что мой бизнес не тронут. Да. Изначально все было так и задумано. Пока я не встретил тебя. Дай мне договорить. — Поднял руку, когда я, ухмыльнувшись, хотела его перебить. — Я тебе не розовые сопли сейчас размазывать по ушам буду, я тебе рассказываю, как все было. Ты с Даниилом жила два года, Оль. С этим тупорылым наглым идиотом два года, что я еще мог о тебе подумать? Какая адекватная баба станет терпеть два года это уебище?.. Поэтому, конечно, я заключил, что у тебя туговато с мозгами и без особых сомнений включил в свою разыгрываемую партию.
— Ты же с Евой тоже жил как-то. О тебе тогда тоже можно сказать, что у тебя туговато с мозгами?
— Этот факт я упустил из виду, да и на тот момент… не в состоянии я был, чтобы провести параллели с собой. Все, что я знал, что этот индюк убивается по тебе и ты его бросила, а он мне угрожать пытается. Я подумал, ну-ну, давай попробуем. И да, я переписал на тебя все, потому что во-первых, если бы меня стала щемить налоговая во время развода, Данечка бы напрягся, но вытащил, а во вторых… я этому пидору морду даже набить не мог, он бы меня сразу под статью подвел за это. А вот покусать меня без последствий он мог и собирался это сделать и как только он бы решился, я бы швырнул ему в лицо договор купли-продажи и сказал бы, что если хочешь погрызть меня, то начни с Ольги. Да. Я говорил, что мое трогать нельзя, но на тот момент я не знал еще кто ты…
— А когда узнал и влюбился… один момент, — так же поднимаю руку останавливая его, зло блеснувшего глазами, — я тоже сейчас не про розовые сопли, не беспокойся. Так вот, когда узнал, то на тебе, Олька, территорию, машину, Ланке на лечение… я думала, охуеть, какой у меня мужик. — Рассмеялась, недобро на него глядя. — Такой весь морально покалеченный, такой весь судьбой выебанный, а сколько в нем благородства, доброты и силы. Только херня это все, да? Мужик просто хотел компенсировать то, что изначально планировал меня пустить под пресс вместо себя. Ты же весь из комплексов и их компенсаций состоишь, Зорин. Ты же тварь, рожден от твари и спокойно это принимаешь, пуская пыль в глаза, чтобы не так заметно было. Знаешь, мне Игорь однажды сказал одну очень емкую фразу: «мы все же братья. Просто я не скрываю того, какой я есть, за это от него и получаю». Игорь… — усмехнулась, глядя на его напряженное лицо, и едва сдерживая мстительный бабский порыв ударить в эту болевую точку как можно более жестко. Но все же сдержалась. — Честно, вот я его больше уважаю. Чем тебя.
— Я не отказываюсь от того, что я так хотел поступить и поступил. Да, Оль, я не отказываюсь. Так бы все и было, но потом… Ты как будто на другой планете живешь, где невозможна смена парадигмы, где нельзя поменять свою систему ценностей, где нельзя…
