— Официальная? А настоящая, Дань?
— Потому что разводился. — Повторил он и отвел взгляд, вызвав у меня усмешку.
— Почему Зорин оформил «Сокол» именно на меня, Даня? — с нажимом смотрю на него. — Насколько сильно ты тогда хотел размазать его, дорогой? Настолько что ты спал с его недотраханной женой, на которую у него времени не было, потому что он работал как ишак отмывая деньги и формируя откаты, верно? А он об этом узнал, но был связан по рукам и ногам, ведь вопросы решал через тебя, так? А между тем, получив повышение, ты пообещал еще и по бизнесу его покусать, и он заключил, что если ты так хочешь его взгреть, то пожалуйста, взгревай, но через меня, да? Вы ведь дружили раньше и он знал, что ты меня любишь, что мы разбежались, и ты хочешь меня вернуть… Охуеть схема…
Даня убито прикрыл глаза и едва заметно кивнул.
— У нас связи в налоговой и если бы что-то пошло не так, Лель… я естественно тебя бы вытягивать начал, а значит и его фирму, на то и был его расчет… Зорин хитрожопый очень…
Очень, Даня. Оче-е-е-ень.
— И что теперь? Теперь я сяду за то что вы, два уебка, никак не могли… ничего не могли… За что, блять, я должна сесть? Вот объясни мне, Дань. Я тут каким боком нахуй?
— Лель… я напрягаю всех, все стараются, но у нас новый полковник который дал прямой приказ — казнить кого-нибудь, чтобы остальных припугнуть… чья-то голова должна слететь с плеч… администрацию не тронут, они откупились… остается «Сокол», как самая серьезная фигура после администрации города замаравшейся в откатах… Но я тебе клянусь, мы роем сейчас, я очень много людей напрягаю…
— Охуенно. — Я в неверии качаю головой и смеюсь. — Нет, правда, это просто охуенно. Его схема на собственную безопасность сработала. Правда, несколько иначе, чем он планировал, но сработала же — ты отплатил за то, что хотел его взгреть и спал с его женой. А рассчитываться за все это должна я. Охуенно. Я даже не знаю, кого из вас двоих я ненавижу больше, Дань… Наверное, мэра города все-таки… А нет, нихуя. Если бы не он и его жадность, я бы так и не узнала, что бросила одного пидора и чуть не вышла замуж за другого. Адовый пиздец.
— Слушай, я же не знал, что он так все повернет… Не знал что он настолько мразь… Лёль…
— Что, дорогой? Вот что блять «Лёль»? — я мрачно смотрю в его отчаянные глаза и с трудом подавляю душащую самоконтроль истерику. — Ты свою вину тут не умаляй. Если бы не совал в чужих жен и амбиции поубавил, меня бы не избрали на позицию жертвы. Пиздец… Зорин сука… — я горько смеюсь, — как же ориентируется быстро, ублюдок… нечеловечески быстро… Твари вы оба, Дань. Что ты, что он. — Закуриваю вторую сигарету, — впрочем… Нет, сейчас не буду об этом думать. Мама с Ланкой в Израиле, через неделю должны вернуться… — меня всю передернуло, — они мне звонят каждый вечер. Я не хочу… не хочу, чтобы они знали, понимаешь? Как вернутся, привези маму, как-нибудь устрой это… пусть наврет что-нибудь Ланке… блядь, — зло вытираю слезы страха, напряжения, отчаяния и собственного морального убийства, жестокого и беспощадного. — Короче, для начала мне нужен мой мобильный. Просто мобильный на пять-десять минут каждый вечер, я не хочу, чтобы они беспокоились… Потом, как вернутся, проведи ко мне маму…
— Я это сделаю, Лёль. — Тихо произносит он и накрывает ладонью мои пальцы, сжимающие почти пустую пачку сигарет на столе.
— Не трогай меня, сука. — Рычанием сквозь стиснутые зубы и одновременно отдергиваю руку, брезгливо оттирая ее о свитер.
И ощущая себя ужасно грязной, потому что тело вспомнило, что его касался Зорин, и это все я не знаю, как смыть. Блевать от этого хочется.
* * *
— Не нервничай.
— В смысле, блядь, не нервничай? — Зорин отставил бренди и чуть приподнял бровь внимательно глядя в бесстрастное лицо Антона. — Она вообще должна была просто в сторонке постоять.
— Ну, кто знал… Вышло, как вышло. Чего сейчас-то истерить?
— Истерить? — Саша задумчиво посмотрел в льдистые голубые глаза и прохладно усмехнулся, вновь взяв бренди и откинувшись на спинку дивана в своей кухне. — Скажи, Тош, у тебя вот там, в твоей протравленной душонке кроме кокаина что-то осталось? Ну, знаешь, такое более-менее ориентированное на других людей, а не только на свое удовольствие и комфорт? Или все, надежды уже нет?
— А ты хочешь по части моей протравленной душонки потрещать? — Грановский прищурился и предупреждающе улыбнулся. — Саш, я же не Игорь. Мне мораль и нотации читать не получится. Хочешь зубы скалить — да пожалуйста. Шутки у тебя иногда и вправду смешные. Но вот лезть ко мне не надо. И так, на заметку, я кое-что смыслю своей протравленной душонкой.
— Нихуя ты не смыслишь, Тоша. — Зорин протяжно рассмеялся, насмешливо глядя на друга. — У тебя одержимость твоей сбежавшей девочкой и только лишь. Одна из твоих страстей. Съебавшаяся, не давшая насладиться до конца. Я знаю этот твой взгляд, братишка. У Игоря такой бывал, когда он двигал дорогу меньше, чем ему нужно было. Двигал полную дозу и его отпускало. До похуизма. Ты задумайся, Тош.
— Я сказал, не лезь ко мне.
Саша прикрыл глаза и снова улыбнулся, убито покачав головой.
— Ладно, извини, я сам не свой. В голове каша. — Зорин вытянул сигарету из пачки, зажал в зубах, но не щелкал зажигалкой, отрешенно глядя на настенные часы. — Он опаздывает. — Напряжение стягивает внутренние органы и губы тихо выдают, — Пашка никогда не опаздывает…
— Ему херачить сюда почти пятьсот километров и он опаздывает на пять минут. Хватит истерить. — Зевнул Антон, с интересом роясь в баре. — У моей братии есть такая хуйня, измена называется. Знаешь, что это такое?
— Само собой. Хочешь сказать, у меня симптомы схожие?
— Хочу.
— Нет. — Зорин стряхивает пепел и прищурившись смотрит на Антона, сидящего на подоконнике и затягивающегося сигаретой. — Это называется беспокойством мужика, подведшего под хуй любимую женщину. Никогда не испытывал? Наверное нет, раз с изменой путаешь.
— Зорин, я понимаю, у тебя сейчас там истерики и все такое… — Антон отвечает ему мрачным взглядом. — Да только ты смотри, какой расклад, я тебе не телка, на которой сорваться без последствий можно. Возьми себя в руки.
Зорин смотрит на Грановского с бесконечной иронией.
— Тош… тебе пизда. Когда найдешь ее, она тебе откажет, я готов голову на отсечение дать, она откажет. Попомни мои слова. И приезжай потом сразу ко мне. Ты хоть и урод, но свой урод. Выслушаю твои стенания, скажу тебе то, что тебе постоянно говорил Леха, и отчего так оберегал влюбленный в тебя Зимин. Ты будешь попеременно беситься и нюни распускать. А потом тебя отпустит.
— Не откажет…
— Соврешь, что ли? Приговор подпишешь себе. Девочка хоть и молода, да не дура, коли так быстро съебалась и так хорошо скрывается. Не твой сорт кокаина, Грановский. Ты такой не потянешь. Ибо платить за него не баблом надо, а душой. А твой протравленная душонка слабая такая валюта.
