— Ты думаешь это поджог? — неуверенно спрашиваю я, не зная, стоит ли вообще к нему лезть.
— Это стопроцентный поджог. — Лезть нужно, это видно по рваным движениям, злому взгляду, прикушенной губе. Он не справляется со своими демонами и ему сейчас необходимо чье-либо присутствие, иначе крыша у него окончательно уедет, если он останется наедине с собой. — Я строительством занимаюсь, Оль. И я бы себе абы какую хуйню не взял. Проводка, электроника, материалы и прочее на высшем уровне. Были. — Досадно стукнул рукой по рулю, выезжая с парковки и вливаясь в редкий вечерний поток. — Сигнализация отключена была, на пульте пожарных оповещения не сработало. Персонал заметил, когда из подсобки огонь уже по коридору пошел. Это поджог. Игорёша должен быть в курсе кто это сделал, и скорее всего сам пробитую лапку приложил. За бабло, конечно же, просто так он и пальцем не шевельнет. Заплатили ему. Вопрос в том, кто. Есть у меня один человечек с убедительной мотивацией к сему ублюдскому поступку. Кабы не подтвердились мои подозрения… В порошок же тогда сотру. Как можно этого не понимать?.. Вот как?.. Где мозги у человека, блядь?.. Хотя-я-я… нет, ход очень грамотный, знает же, что если через Игорёшу все пройдет, то я насиловать никого не стану, чтобы этого дебила под пресс не пустить… С-с-сука…
Его правая кисть лежала на рычаге коробки передач и я сама пропустила тот момент, когда протянула руку и сжала его пальцы. Мое краткое замешательство и чувство того, как он стискивает мои пальцы в ответ, воздух в салоне будто разрежается, словно это мое инстинктивное движение ему сейчас было жизненно необходимо.
— Саш, — негромко и осторожно зову его я, вглядываясь в четкий даже в полумраке профиль. — Если… Если это Игорь сделал, ты же не… — с трудом сглотнула, чувствуя, как по спине пробежали мурашки от воспоминания о вчерашнем вечере. От силы ярости, с которой Зорину никак не удавалось полностью совладать. — Я имею в виду, что он только лишь исполнитель. Ты говоришь, что заказчик не Игорь. Он просто в деньгах нуждается и…
— Пытаешься оправдать Игорёшу? — усмехнулся, пальцы стиснули мои сильнее. — Не стоит он того, Олька, вот совсем не стоит. Это я тебе очень авторитетно заявляю. — Горькая усмешка, и злой рык, когда кто-то резко и без поворотника перестроился перед его машиной, — вот куда ты прешь, баклажан, раздавлю ж и не замечу! Инвалид, блядь, на всю голову… А, это баба, ну ладно тогда.
Саша, не расцепляя наши пальцы, подперев коленом руль, зло выдыхает, достает левой рукой сигареты, но не прикуривает, сжимает пачку и зло выдохнув, швыряет на консоль. Выруливает на проспект и злобно шипит один сплошной мат, глядя на снова зазвонивший телефон.
— Да достали вы уже, суки. — Останавливаясь на красный сигнал светофора отклоняет вызов, нервно постукивая телефоном по рулю. Бросает на меня косой взгляд, я торопливо пытаюсь изобразить спокойствие, спрятав под него абсолютную растерянность. Криво усмехается и значительно более спокойно произносит, — Игорь в защитниках не нуждается, уж поверь. Игорь в мозгах и совести очень нуждается и больше ни в чем.
— Я просто… понимаю, что поступок дряной, если это Игорь сделал. — Нерешительно произношу я, когда он снова трогается по проспекту, и я чувствую, как его пальцы сжали мои сильнее. — Просто ты с ним можешь же … Ты даже сейчас очень злой. — Не знаю, какие слова подобрать, и как всегда, в моменты растерянности по привычке говорю тихо и очень спокойно.
Саша не ответил, свернул к моему дому и остановился у подъезда. Выключил фары и взял сигареты. Я, было собираюсь на выход, но он чуть сильнее сжимает пальцы, просит подождать. Вторая сигарета. Взгляд в боковое окно. Ему херово. Не, не плохо, а именно херово и это видно невооруженным глазом. Он собирается с силами, чтобы задать вопрос брату и уже заранее знает правду. Выкидывает сигарету, но окно не закрывает. Переводит взгляд на наши пальцы. Мне хочется дернуться, хочется убрать руку и одновременно с этим хочется сжать сильнее и показать, что не все люди твари. Теряюсь я. Во всем. В ситуации и в нем.
— Я всегда злюсь, когда вопрос касается Игоря. И я его не убью, если ты об этом. — Тихо произносит он и оглаживает большим пальцем кожу тыльной стороны моей ладони. — Да и, скорее всего, я ему ничего не сделаю. Ибо бесполезно. — Медленный выдох, прикрытые глаза, снова пальцем по коже. — Боже, как я заебался уже…
— Может, это не он? — тихо произношу я, — ну не настолько же он… не знаю, бездушный что ли…
Саша смотрит на меня долгим, непонятным взглядом. На миг там появляется отблеск непередаваемой боли, полной растерянности, глубокого отчаяния. Это всего лишь миг, но меня просто вжимает, вдавливает в кресло под гнетом таких его эмоций, но он уже переводит взгляд в лобовое стекло, прищуривается, подавляет себя. Краткая затяжка, и длинные пальцы левой руки, с зажатой сигаретой постукивают по коже руля. Взгляд затуманен, досаден, разочарован. Голос прорезает повисшую тишину, прорезает чуть хрипло, тихо и просто бесконечно устало:
— Не настолько бездушный?.. Наша с Игорем мать была алкашкой. Я ее помню. Помню все. Наверное, это и есть самое ужасное во всей ситуации. Да и в целом в моей жизни. Я маленький был и мне тогда казалось, что если я буду хорошо себя вести, то она перестанет пить. Будет с нами. Со мной и Игорем. Глупо, знаю, но я был ребенком, и мой мир был тогда проще и… неправильнее. Я и правда считал, что если буду хорошо себя вести, то мама… перестанет. Так бывало иногда, когда у нее в запоях перерывы случались, она ловила белочку, а когда ее выписывали из психушки она пару дней не пила. Вот это мне тогда казалось наградой за то, что я… — Усмехается, — хороший мальчик.
Впрочем, награда эта была недолгой. Вот вроде все хорошо, как мне тогда казалось, просто идеально, ведь она не пьет, а потом я прихожу из школы и если в раковине грязная посуда, значит всё. Опять началось. Ненавижу грязную посуду… У меня в квартире может быть жуткий срач, но посуда вымыта и убрана всегда. Это первый и основной мой комплекс из детства. Ты знала, что с подобными комплексами нельзя бороться? Не то чтобы нельзя, скорее невозможно. Мне сейчас тридцать. Я взрослый мужик. Обеспеченный, способный на очень многое. Пока не увижу у себя в раковине грязную посуду. Это похоже… даже не знаю на что. Не на что это не похоже. Просто дрожь. Задавленная возрастом и рациональностью. Задавленная вроде бы намертво. А руки моют. Моют ебучую грязную посуду.
Игорю было четыре, а мне восемь, когда мать лишили родительских прав и нас отдали в детдом. Я и до этого знал, что кроме брата у меня никого в этом мире нет, но тогда… Детдом. Там понимаешь особенно четко, что есть ты, есть твой брат и вы оба никому не нужны в этом охуевшем от злости мире. Совсем не нужны. Сдохнете — мир и не заметит.
Чтобы ты понимала днище всего этого — меня в первый день прописали заточкой в бок, потому что деревянный крестик отдавать старшакам не хотел. Крестик был просто деревянный, весь покоцанный, никакой ценности не имел совсем, его хер продашь. У них был принцип, а у меня был свой… Твой браслет. Помнишь?.. Из бисера. Я знал этот взгляд, Оль. Я маленький был, а у меня был такой же взгляд, когда с меня хотели снять деревянный крестик — единственный в жизни подарок от матери, живущей от запоя до запоя. Но я другой матери тогда и не знал.
