Я смотрела на ровный профиль Лисовского уже не скрывая страха. Потому что телефон Кирилла был отключен. А Ромка молчал.
Мы быстро ехали через центр, когда он, не переводя взгляда от дороги, протянул руку и вслепую сжал мою кисть. На мгновение прикрыл глаза и негромко заговорил:
— Донковцева выпустили. — Я сначала не поняла о ком он, а когда поняла, почувствовала, как внутри все оборвалось. — Два часа назад твой отец заходил домой, где Донковцев его уже ждал. Нанес ему три ножевых. Водитель твоего отца что-то забыл, то ли отдать, то ли сказать, зашел в дом вовремя. Донковцев не выжил, водителю спишем как самооборону. Люди, с которым сейчас виделся займутся этим. Твоего отца в первую горбольницу отвезли. Состояние тяжелое, еще оперируют. Кирилл там, поднимает на уши лучших спецов города. Сейчас сменят операционную бригаду, точнее, должны были уже сменить.
Шок. Состояние спутанности сознания. Не осозновала себя и происходящее. Вообще. Меня швырнуло в ночь, произошедшую пятнадцать лет назад. В ад, который начал Донковцев. Предъявивший счет папе за пятнадцать лет строго режима. Ромка сжал до боли мои пальцы, это вроде бы прострелило, но ощущения канули в ураганном смерче полного смятения. Ужаса. Кошмара.
Не поняла момента, когда он сунул мне бутылку с ромом и не прекращая гнать машину фактически насильно подпихну ее к лицу, заставив расплескать жидкость по одежде и шее с подбородком. Первые глотки как вода, вообще ни вкуса, ни запаха, ничего. Внутри ураган, рушащий сознания абсолютным кошмаром. Ревущим, заставляющим скулить и дрожать давящееся алкоголем тело. А дальше… моменты из памяти выпали.
Фактически вытащил из машины, прижал к себе рывком, заставив больно удариться лицом о свое плечо:
— Ксень, нужно быть сильной. Сейчас. Сейчас нужно быть сильной, мы все переживем, поняла меня?.. Я рядом. Я всегда буду с тобой рядом. Вдохни глубоко, до предела. — Я сцепила стучащие зубы слабо осознавая смысл слов, пытаясь не дать прорваться ревущей внутри истерике и просто животному, непередаваемому ужасу. — Вдохни. Давай.
Втягивала морозный воздух, расправляющий легкие, дерущий горло.
Снова краткие моменты, затерявшиеся в алых всполохах неописуемого, терзавшего внутренности кошмара. И разревелась. Увидев брата.
Сидящего в каком-то кабинете на диване, поставив локти на колени и стиснув руками опущенную вниз голову.
Он поднял на меня горящий взгляд, кожа лица абсолютно белая, губы бескровны. Протянул руку, и я на заплетающихся ногах почти побежала к нему. Почти добежала, споткнулась. Подхватил, вжал в себя и вместе со мной рухнул на диван.
— Папа?.. — сорвалось с губ придушенно, с животным страхом. — Донковцев… папа…
— Все… стабильно пока. Тихо, Ксю… — дрожащим голосом зашептал он, кое-как усаживая обезумевшую меня рядом с собой. — Крови много потерял, кишечник задет… какой-то перев… перетор… перетонит. Оперируют. Прогнозов пока не дают. Сказали стабильно.
Стабильно пиздец, видимо.
Кир сжимал меня изо всех сил, только бьющую по мне истерику это никак не успокаивало. Брат был более уравновешен и сдержан, пока нас обоих с неописувемой силой душил шлейф двадцать шестого февраля две тысячи третьего. Рядом стоял Ромка. Не вмешивался. Это не его апокалипсис, а наш, и здесь Лисовский был лишним. Я пропустила момент, когда он вышел. Позже поняла почему — мои неконтролируемы слезы и всхлипы, а коснуться он не мог, потому что мне нужен был только Кир, мелко вздрагивающий и прижимающийся губами к моему виску, когда его тоже накрывало животной ненавистью и невыразимым страхом. Мы пожинали плоды двадцать шестого февраля две тысячи третьего. Мы за них платили. И сейчас нас трогать было нельзя.
Смутно все дальше. Алкоголь, напряженная тишина, сигаретный дым. Ромкины пальцы на моем колене и сам он сидящий рядом, пока Кир стоял у окна, уперевшись в подоконник ладонями и опустив голову.
Потом, спустя пару часов слова доктора — стабильно. Стабильно пиздец. Резекция части кишечника. Прогноз пока сомнительный. Переведен в реанимацию. Состояние тяжелое. Без сознания.
Дошли слова не сразу. Взгляд цепанул дрогнувшие губы Кира и я инстинктивно вжалась, втиснулась в Лисовского. Ромка попросил какой-нибудь препарат для меня. Понимал, что я не справляюсь с тем, что жрало изнутри. Я сопротивлялась вяло и недолго, когда он фактически впихнул в меня таблетки. А потом коснулся большим пальцем уголка губ и в глубине серых глаз под налетом просьбы сверкнула ярко и кратко боль. Почти разорвавшая оставшуюся во мне меня.
Дорога, мертвая тишина в салоне Ромкиной машины. Легкая поземка по пустынному шоссе. Моя квартира. Кухня.
Ромка с Киром пили за столом. Почти молча. Говорили мало и кратко. Но без всякого подобия агрессии. Кир сейчас не мог ему ответить, а Лисовский в такой момент никогда не ударил бы по нему. Сейчас и по нему он никогда не ударил бы. Я это знала, на себе испытала.
Наверное, ради вот этого хрупкого подобия перемирия, когда воздух между ними напитывался напряжением из-за совершенно другого вопроса, я бы отдала очень многое. Если бы не знала цену.
Вспомнились слова папы, сказанные тогда, в машине. «Если бы я знал цену…» И сидя тут же в кухне, на диване, под пледом с кружкой кофе я поняла, поняла, сука, истинную глубину и боль этих слов.
Если бы я знала стоимость вот этого ровного друг другу отношения между Киром и Ромкой, я бы предпочла чтобы они и дальше друг друга ненавидели, а самой висеть между ними и принимать на себя удар. Принимала бы каждый их ебучий убийственный удар с большим удовольствием и охотой. Потому что платить такую цену вот за эту протянутую пачку сигарет Кира Ромке и его благодарственный кивок, я не готова была. Никогда в жизни не готова и готова к этому не буду.
Меня долбило и выколачивала бьющая на краю сознания мысль — что, если папа…
Что?
Если?
Папа?..
Мысль билась все ближе, подбиралась ко мне, к тому что было внутри почему-то апатичного тело. Мысль уже раззявила зубастую пасть, но… мир терял четкость Меня медленно, но верно погружало в апатию и сон. Сопротивляться наконец достигшему пику действиям медикаментам не было ни сил, ни желания. Почти сморило, когда на меня дохнуло слабым ароматом парфюма Лисовского и он поднял меня на руки, унося из кухне, где, наверняка, после этого, начались совершенно другие разговоры.
* * *
Ромка растолкал меня утром с трудом. Я открыла глаза, приподняла чугунную голову и поняла весь ужас. Бывает ощущение облегчения, когда тебя мучает ночной кошмар, ты просыпаешься и понимаешь что, слава богу, это всего лишь сон. Здесь было обратное. Я будто бы проснулась и очутилась в кошмаре.
Кир, подтолкнувший ко мне кружку с кофе, когда я вышла из ванной, негромко ответил что у папы пока без изменений. Сказал, что в двенадцать у него еще одна операция, и пока нас к нему не пустят.
Я, сидя за столом, стиснула лицо руками, уговаривая себя сохранить тень разума. Лисовский сказал, чтобы сидела дома, что сам займется «Тримексом» сегодня. Но я понимала, что если не отвлекусь, если не займу себя чем-нибудь, у меня уедет крыша. Кирилл брякнул, что нужно к полицейским и тут же оборвал себя, под убитый вздох Лисовского, сказавшего, что он тупица. Хотела спросить, что он имел в виду, Лисовский, заморозив взглядом Кира, повторил, что брат у меня тупица, я скудоумная, и мы должны оставить решать этот вопрос ему, взрослому дядьке.
