* * *
— Что-то случилось? — ровно поинтересовался Лисовский, поворачивая машину к своему дому.
Я прикусила губу и ответила, что все нормально. Он припарковался, но терпеливо ждал, пока я докурю. Я смотрела перед собой, ощущая только растущее внутри напряжение и ничего больше.
— Ты был сегодня в «Радоне». — Негромко произнесла я.
— Был.
Ответил ровно и спокойно, будто я спрашивала, заезжал ли он на заправку. Что-то из разряда естественного и обычного, само собой разумеющегося.
— Зачем? — с трудом сглотнув, задала я тот самый, основной вопрос.
— Потому что пора. — У меня замерло сердце. Болезненно и на долгие доли секунд парализовав дыхание.
— Ты… ты сказал отцу? — прикрыв глаза, задала вопрос, на который так боялась услышать ответ.
— Да.
Все оборвалось. Внутри просто все оборвалось, и я стиснула челюсть, чтобы не дать прорваться испугу и мату. На него посмотреть не могла чисто физически, мышцы сковало то же напряжение, что внутри стянуло органы в тугой ком. Выдохнула с трудом, расцепила зубы. Достала дрожащими пальцами вторую сигарету, глядя себя в колени и срывающимся шепотом, спросила:
— Почему… он мне не позвонил? И вообще никак не отреагировал?
— Потому что разговор был поставлен так, что решать вопрос мы будем между собой. Пошли домой, жрать хочу. — И снова тон ровный и спокойный, будто ничего такого из ряда вон не случилось.
— Ром подожди. Расскажи… — метнула на его профиль испуганный взгляд, и меня почему-то успокоил его зевок и то, что он рылся в телефоне. Немного, но успокоило.
— Нечего рассказывать. Вопрос решится, я гарантирую. Ты сюда не лезь. — Прозвучало как-то… грубо, что ли. Лисовский осознал это сразу, смягчился и совсем другим, тоном добавил, почти ласково посмотрев на меня. — Все будет хорошо, Ксень. Не переживай. Все разрешится максимально адекватно. Просто не вмешивайся.
— А папа… он же может позвать меня на разговор и… — жалко прошептала я, не в силах отвести взгляд от его лица, сама понимая, что трусливо прошу защиты. Позорище.
— Не позовет. Говорю же, между собой решаем, нормально все. Все будет нормально. Пойдем, Ксень.
Пошли. Он листал пультом каналы телевизора, притянув меня к себе на диване, и глуша виски, пока я невидящим взглядом смотрела в пол, и сжимала в руках молчащий телефон. Ромка прицокнул языком, подал мне бутылку и фактически заставил выпить. Он ничего не расскажет — это я сразу поняла. Меня тревожил до безумия сам факт того, что мой телефон молчал. От виски немного развезло. Я покорно позволила утащить себя в спальню, но приставать Лисовский не стал. Он всегда как-то понимал, как-то чувствовал, что мне нужно, поэтому просто обнял и прижал к себе. Уснул довольно быстро.
Я слушала его мерное дыхание, чувствовала ровное биение его сердца, ощущала тяжесть его тела, это действительно успокаивало, но уснуть я не могла.
Ромка ошибся — папа позвал меня на разговор. В третьем часу ночи мой телефон завибрировал, оповещая о входящем сообщении. От папы.
— дрожащими пальцами набрала я, прикусывая губу до боли и боясь того, что он спросит где я. Но произошло гораздо худшее:
— ответила не сразу. Осторожно, максимально осторожно высвободилась из под Ромкиной руки и неслышно ушла на кухню на негнущихся ногах. Чтобы там едва не сползти по стене, о которую оперлась спиной при следующем сообщении от папы:
«Будь добра, через 30 минут спустись»
Он не спросил адрес, он его знал. Почему-то, только эта мысль билась в моем полыхающем мозгу, пока я курила на балконе и напряженно смотрела вниз. Папин черный Крузер приехал через двадцать три минуты. Я, подавив тупую женскую истерику, запахнув шубу, вышла с балкона пожарной лестницы и вызвала лифт, одновременно посылая папе сообщение, что спускаюсь.
У капота дымил сигаретой папин водитель, он приветственно кивнул мне и я, судорожно выдохнув, распахнула заднюю дверь.
Папа молчал. Смотрел отсутствующим взглядом в окно, подперев висок двумя пальцами. Я сжалась на сидении, хотелось казаться максимально маленькой и незаметной, потому что тишина давила. Била по мне, загоняла на дно.
— Кирилл знал? — негромко и очень ровно спросил папа, все так же не глядя на меня.
— Думаю, догадывался. — Ложь далась не сразу, сорвалась ровно с онемевших губ.
— Значит знал. С ним отдельно поговорю, как объявится. Сучонок струсил, трубку не берет и в блядюшниках его нет… Хотел ему «Радон» отдать, ага, как же… — Папа тяжело вздохнул и прикрыл глаза, убито покачав голов и едва слышно произнес то, что болезненным ударом хлыста ударило по мне. По сердцу, по душе, по кипящему от страха разуму, — господи, неужели у меня вообще нет адекватных детей…
— Папа… — почему-то хотелось зареветь. Я вжалась в дверь, напряженно глядя в его профиль.
— Щенок выдвинул условия, Ксюша. Хочешь, я тебе их озвучу? — и тут он посмотрел на меня.
Это тот самый взгляд. Взгляд, которого я так боялась. Разочарование.
— Па.. — хрипло прошептала я.
— Все очень просто: либо я даю добро на вывод тебя из учредителей, так сказать, отдаю ему и тебя и чертов «Тримекс», либо он сообщает антимонопольной всю схему распила и у вас обоих летят головы, ты же гендир, а он тебе продавал, а я так, в сторонке стоял, смотрел. И так же останусь и буду смотреть, когда вас антимонопольная свежевать будет. Если тебя и «Тримекс» ему не отдам. Не подскажешь, что мне выбрать? Я с тобой никогда не советовался, вот настал тот самый момент. Так что мне делать, Ксюш? Отдать шакалу мою дочь и весь рынок, или наблюдать, как он сядет и потянет тебя за собой? Вот думаю-думаю, никак придумать не могу. Есть соображения на этот счет?
— Пап… — я отвела взгляд, прикусив губу и стараясь прервать нарастающий шок. Он не мог это предложить. Не в такой формулировке. Он бы не стал. Это не он. Продолжила жалко и несмело, — ты уверен, что…
— Ах да, мы же тут доказательства всегда требуем. Видео, аудио, да? — Меня заморозило от легкого эха злости в его голосе. — Я не поверил, Ксюша. Я ему не поверил, когда он заявился. Когда ушел, запросил данные с твоего и его телефона. Записи разговоров, сообщений, фото. Видео. Знаешь же, да? Что данные, даже удаленные, при определенной сноровке и связях можно получить, даже если они удалены. — Папа глубоко вдохнул и выдохнул. — Диктофон включил после первой же его фразы: «война окончена, переговоров не будет, слушай мои условия». О, как. Дай, думаю, запишу шакалью волю, потом посмеюсь хоть. Он рассчитывал на то, что ты мне не поверишь, когда я тебя дерну на разговор. И расчет хорош — ты бы и не поверила, что бы я тебе не сказал, сейчас я в этом твердо убежден. Он тебе какую сказочку рассказал? Что пришел ко мне и заявил, отдавай, мол, свою дочурку у меня с ней любовь, да? Про «Тримекс» и угрозу тебя посадить он умолчал, верно? И ты бы мне не поверила, ты же влюблена. В очень продуманного расчетливого шакала. Только он погорел на том, на чем ты погорела перед ним. На записи. Хочешь послушать?
