1 августа Германия объявила войну России. Что касается Франции, союзницы России по договору, то германский посол направил ей такое резкое и унизительное требование не вмешиваться, что его не стоит пересказывать полностью. Франции не должно быть позволено вступать в переговоры; после объявления войны в ночь на 3 августа непобедимые тевтоны на следующее утро вторглись в Люксембург и в Бельгию.
Госпожа Эскит и сэр Эдвард Грей, котбрые во время всей этой суматохи делали все возможное для мира, знали, какую надо занять позицию. Британский ультиматум Германии истекал в одиннадцать часов вечера 4 августа.
Находясь в «Уиндлшеме», Конан Дойл наблюдал за этим всю прошедшую неделю с чувством человека, который стоит между рельсами и наблюдает за гипнотизирующим глазом локомотива. 4 августа, в жаркий день, когда до истечения ультиматума оставалось всего несколько часов, он получил записку от водопроводчика из деревни Кроуборо.
«В Кроуборо считают, — торжественно информировал его господин Голдсмит, — что что-то надо делать».
Он засмеялся; смех давал облегчение. Но в конце концов господин Голдсмит был совершенно прав. Кроуборо — это одна из тысячи деревень, чьи совместные усилия могли иметь большое значение. Предположим, можно было организовать гражданские резервы из мужчин в возрасте до шестидесяти лет, которые умели обращаться с винтовкой и способны были освободить Территориальную армию для активных действий, защищая страну в случае вторжения. В тот вечер, когда летние сумерки перешли в ночную темень, он занялся организацией первой в Англии роты Добровольческого резерва.
В Лондоне тем временем собралась оживленная толпа. Некоторые были радостны — все возбуждены. Особенно многолюдно было у Букингемского дворца под высокими бледными фонарями вдоль Молла, где люди пели «Боже, храни короля». Тут и раздался бой Биг-Бена, возвестивший о наступлении одиннадцати часов.
…Они были великим народом. Четверть века спустя они станут еще более великими. Но никогда уже они не были так молоды сердцами…
Глава 20
ХАОС
Когда он писал о них четыре года спустя или даже в то время, ему хотелось записать любые возможные приятные воспоминания. Это компенсировало, хотя и ненамного, воспоминания о долгих днях боли.
Ему нравилось думать о рядовом сэре Артуре Конан Дойле, номер 184343, из 4-го Королевского добровольческого батальона Сассекса. Его рота в Кроуборо состояла из двухсот тысяч человек и была первым прототипом современной Внутренней гвардии. В первую неделю войны он забрасывал страну листовками, и другие деревни также собирали свои роты.
Спустя две недели военное министерство потребовало, чтобы он отказался от своей затеи. Но возглавляемая лордом Десборо комиссия, членом которой он состоял, восстановила этот проект и выдала роте Кроуборо сертификат о том, что она была первой. Он любил вспоминать о том, как спал в круглой палатке на Холмах, когда не о чем было беспокоиться, кроме разве того, чтобы отполировать пуговицы и почистить винтовку. «Старый Билл» — так называл он потом сам себя; и «последняя линия обороны».
Он любил вспоминать об одной короткой прогулке, когда летом 1915 года взял Джин и детей, чтобы день покататься на автомобиле. Но все это время глубоко в его мозгу гнездился ужас. Гуляя до завтрака в розовом саду, он слышал характерный гул.
«Он очень слаб и очень далек, но тем не менее он приводит в глубокий трепет, — писал сэр Артур. — Вот он опять — то громче, то тише».
Гул доносился с расстояния в сто двадцать миль и был хорошо слышен в тишине раннего утра, когда на ясном небе всходило солнце, а трава была еще мокрой от росы. «Уже неделю, поскольку ветер дует оттуда, мы слышим этот гул». То был грохот пушек во Фландрии.
С первых месяцев войны, хотя прошел почти год, смутное чувство беды не исчезало. С 8 августа до середины сентября 1914 года лучшие войска семи враждующих сторон наносили друг по другу удары, будто в смертельном футбольном матче. Француз Жоффр, под командованием которого находились миллион триста тысяч человек, атаковал захватчиков по всем границам, вместо того чтобы держать оборону.
Французы в порыве патриотизма и ненависти в синих мундирах и красных панталонах со штыками наперевес бросались под огонь пулеметов. (Разве никогда не было Англо-бурской войны?) Артиллерийская мощь притупляла мозг. За тот месяц людей было убито или ранено больше, чем за любой полный год войны.
В Англии не спадал патриотический пыл. В первые шесть месяцев на войну не допускались газетные корреспонденты. Но по мере того, как поступали сообщения, рождались ощущения, чувства, перевернутые вверх дном.
«Меня раздражает то, что я не могу делать что-либо определенное, — писал Конан Дойл Мадам, которая в свои семьдесят шесть лет стала слаба здоровьем. — Я живу только на газетах. Малкольм (капитан Медицинского корпуса Королевской армии Малкольм Леки, любимый брат Джин. — Д. К.) находится на огневом рубеже. Думаю, что они скоро призовут и Кингсли. Я подумываю попытаться получить офицерское звание в Новой армии, хотя Иннес и другие против этого. Очень тяжело ничего не делать».
И далее:
«Лондонцы, — писал он впоследствии в «Бритиш уикли», — никогда не забудут ту ужасную неделю с 24-го по 30 августа, которая началась с сообщения о том, что пал Намюр и что британская армия глубоко втянута в военные действия».
В Монсе серые немецкие полчища наступали, как дервиши на Омдурман. И еще одна картина: гигант Китченер, который тогда еще не носил свою знаменитую форму, сжимает в одной руке шляпу и телеграмму, с лицом, как будто в него ударили кулаком, сообщает об отступлении в Монсе.
За две недели до этого Конан Дойл написал в военное министерство письмо, пытаясь попасть на фронт. Он признавал, что слишком долго не имел практики врача, — он был немолод, — но разве он не способен помочь раненым на поле боя? В письме, датированном 21 августа, военное министерство вежливо отказало ему. Артур стал искать чего-то другого.
Малкольм Леки стал первым погибшим членом семьи.
Он был смертельно ранен в битве при Монсе, но настаивал на продолжении своих обязанностей врача, а четыре дня спустя скончался. Джин и сэр Артур не получали о нем никаких известий — только лишь что Малкольм пропал без вести, — пока в конце декабря не узнали о том, что посмертно он награжден орденом «За выдающиеся заслуги».
Дальше была Марна. Мадам плакала, когда услышала о том, как ее любимые французы прекратили отступление и бились с непобедимыми тевтонами, пока не остановили их. Все было не так просто, но французы сохранили свои головы, а немцы потеряли их. Они проиграли свою азартную игру за то, чтобы сокрушить французскую армию. Они колебались, отступали, а потом фон Клюк ушел к проливу.
В конце сентября в Медицинский корпус Королевской армии вступил Кингсли.
«Один из его приятелей в госпитале Сент-Мэри, — писала 3 октября «Лондон опиньон», — на днях получил от него письмо, которое представляло весьма занимательное чтение».
