«Да, я слышал, — сухо соглашался писатель. — Скажите, вы не хотели бы, чтобы была похищена бесполезная группа экскурсантов? В качестве предлога для действий?»
Капитан Лэйн был шокирован. «Ну нет, я бы так не сказал. Но в то же время, — он усмехнулся, — не следовало бы бояться выскочить и устроить им драку, о нет!»
Спустя два месяца, когда гражданские жители вернулись в Каир, у капитана Лэйна появилась возможность осуществить свое желание полностью. Генерал-майор Китченер получил приказ перейти через границу в Акашу и вновь захватить Египетский Судан.
Конан Дойл пропустил первый звук горна, потому что находился в Ливийской пустыне и вместе с полковником Льюисом посещал монастырь Коптик. Но новость не была неожиданной. По берегам верхнего Нила ходили слухи о том, что египетское правительство готовится предпринять какой-то шаг, на самом деле это было британское правительство, поскольку Египет был «завуалированным протекторатом». Еще с семнадцатилетнего возраста, когда во время визита к тете Джейн сержант-вербовщик едва не уговорил его вступить в армию, ему не терпелось с близкого расстояния увидеть военные действия. Теперь такая возможность предоставилась.
Но он не мог отсутствовать слишком долго. Туи должна была уехать из Египта до конца апреля, когда наступает сильная жара. Он направил телеграмму в «Вестминстер газетт» с просьбой разрешить ему представлять ее в качестве временного неоплачиваемого корреспондента. Он купил большой итальянский револьвер. Потом на поезде, пароходе, верблюде вновь проделал путь вверх по Нилу. Артур глубоко не доверял рептильной голове и глазам верблюда, и не без оснований. Но если привыкнуть к движениям этого животного, путешествие становится сносным. В Асуане ему и другим военным корреспондентам было приказано присоединиться к полку египетской кавалерии, который отправлялся на фронт. Это было слишком неинтересно, подумал он; всем другим корреспондентам также не хотелось задыхаться в кавалерийской пыли. Ночью они ускользнули на своих верблюдах и одни направились в Вади-Хальфу.
Остается лишь удивляться, как этих лунатиков не переловили дервиши. В сливовой аллее им попался какой-то дикий одинокий ездок, который поначалу напугал их. Но потом, когда Конан Дойл добрался до фронта, он не обнаружил ничего особенного, кроме суеты людей в форме хаки, которые снаряжали верблюдов. До этого не было произведено ни одного выстрела. Знакомый ему генерал-майор Китченер, который приглашал его на обед, сказал, что может еще пройти месяц или два (как на самом деле и вышло), прежде чем сможет случиться какое-либо нападение. И он на пароходе отправился в Мену.
В мае 1896 года он с семьей вернулся в Англию. Там его ждало еще одно разочарование. Строительство нового дома в Хиндхеде, на удаленных и заброшенных, покрытых хвоей холмах, еще только едва-едва начиналось. Строители его уверяли, что возведение такого особняка — это большая работа, надо потерпеть. Пока же он снял меблированный дом неподалеку в Хейзелмире. В Грейвуд-Бичез, как называлось это место, к радости семилетней Мэри и трехлетнего Кингсли, были лошадь, свиньи, кролики, совы, собаки и кошки.
Его репутация поднялась еще выше после того, как Ньюнесом были опубликованы «Подвиги бригадира Жерара». «Приятно, что многим нравится бригадир, потому что он нравится и мне самому». Но следующая работа его беспокоила.
«Сейчас упорно тружусь над этой несчастной наполеоновской книжкой», — писал он в июле. Этой книгой была «Дядюшка Бернак», которую он начал писать в Египте, но никак не мог одолеть двух глав. «Она стоила мне уже больше, чем любая большая книга. Кажется, я ее не одолею, но надо же как-то справиться».
Ему тогда не нравился «Дядюшка Бернак», как никогда не нравился и впоследствии.
Хотя он давал этой книге такую низкую оценку, сейчас можно понять причины этого. Возможно, к тому моменту он слишком много времени уделил эпохе Наполеона и Регентства. Он устал, хотя не признавался в этом и самому себе. «Дядюшка Бернак» с его описанием Великой армии, скопившейся в Булони для вторжения в Англию, представляется произведением фрагментарным: сплошные головы да плечи. Как будто бы он планировал нарисовать широкую панораму, но закончил лишь треть ее с образами Наполеона и его окружения. Что касается Бонапарта, то, как он признавался в предисловии, «я по-прежнему не мог понять, имею ли я дело с великим героем или великим негодяем. Сомнений не вызывало только прилагательное».
Под его хозяйским оком стал быстрее строиться новый дом на участке площадью в четыре акра, который должны были окружать сады. «Нас волнуют многие проблемы, связанные со строительством дома, в особенности электрическое освещение». Оно должно было обеспечиваться частной электростанцией, что для сельской местности было делом неслыханным. «В холле у меня будет очень красивое окно, хочу повесить несколько фамильных гербов». В конце 1896 года он купил лошадь, Бригадира, который был предметом его гордости. Также в конце года он начал обрабатывать свои приключения в Египте для создания фона к новому роману «Трагедия в Короско».
Этот роман пронизывала атмосфера верхнего Нила: жара, жужжащие мухи, покрытые черной пороховой копотью скалы в пустыне, а он видел в своем воображении маленькую туристическую группу, состоявшую из людей разных национальностей и религиозных убеждений, которая высаживается на берег, чтобы полюбоваться скалой Абукир, и попадает в плен к дервишам. В «Трагедии в’Короско» он ставил перед собой цель изучить проявления характеров этих людей (в особенности пары ирландских католиков, полковника-англиканца, американской женщины-пресвитерианки, французского агностика) в дни боли, страха и отчаяния.
Их сопровождение, состоявшее из солдат-негров, расстреляно, и туристов через всю пустыню везут в направлении Хартума. Они испытывают физические страдания, а потом кавалькадой овладевает фанатичный эмир, который настаивает на том, что пленников необходимо обратить в мусульманскую веру или предать смерти.
Человеческая натура проявляется в каждой строчке. Католики готовы и полны желания умереть за свою веру. Девушка-американка таким желанием не полна, но испытывает нажим со стороны своей старой и решительной тетки. Худощавый английский полковник бормочет, что предпочел бы, чтобы его конец наступил здесь, вместо того чтобы его продали в рабство в Хартуме, на самом же деле он считает, что обращение в мусульманство было бы не совсем приличным. Взбешенный французский агностик мог бы исповедовать любую веру, но не хочет, чтобы его принуждали к этому силой. «Я христианин, — кричит он, — и я им останусь». Через всю пустыню их преследует египетский верблюжий корпус, напряжение нарастает и достигает такой точки, что его уже больше невозможно сдерживать; каждый должен сделать свой выбор.
«Трагедия в Короско» наполнена быстро сменяющими друг друга действиями, за которыми почти не видны раздумья автора. Как и в «Старке Манро», но с еще большей силой встает некая конечная цель — трудиться во имя добра. Это не относится к французу. А между строк мы читаем, что в своем неповиновении дервишам почти все члены туристической группы в меньшей степени опираются на религию, нежели на человеческую гордость.
