На следующее утро она опаздывала, причем прилично, больше, чем на час. Это меня беспокоило. Где она? Почему не предупредила кого-нибудь? Может, она заболела? Или случилось что? Ломай теперь голову!
Но ближе к обеду Марина все же объявилась. Я как раз курил на крыльце в гордом одиночестве, когда она, торопясь, с короткими пробежками, подходила к конторе. Ещё какую-то коробку с собой тащила.
Завидев меня, сбавила шаг. И лицо у нее сразу вытянулось. Тем не менее когда подошла, поздоровалась, правда, сквозь зубы. И сухим, чопорным тоном сообщила:
— Извините, пожалуйста, за опоздание, Тимур Сергеевич. Я не могла прийти раньше, форс мажор. Я вечером задержусь, отработаю эти два часа.
Я выпустил дым и пожал плечами, мол, мне пофиг. Она прошмыгнула мимо меня со своей коробкой — ярко-синей с логотипом Почты России.
Я ещё пару раз затянулся и тоже вернулся в контору.
Марина ещё стояла на проходной, ко мне спиной, и разговаривала с охранником.
— Обычно все несут с работы, а вы, наоборот, — тупо пошутил он. — Что тут у вас, посылка? Надеюсь, не бомба, а? Не споры сибирской язвы? Уж простите, Мариночка, но работа у нас такая.
— Понимаю, смотрите, проверяйте.
Она приоткрыла крышку коробки.
— Да я верю-верю, — сказал охранник, но всё же внутрь заглянул. — Документы?
— Да, съехать вот пришлось неожиданно. Вещи оставила соседу, но самое ценное оставить было страшно. Он иногда выпивает, ну и… сами понимаете. Решила не рисковать.
— И правильно.
Она прошла через турникет, не обернувшись. А у меня ее слова так и засели в голове. Её выселили? Ей негде жить? И где тогда ее дочь?
Наспех провел планерку и отправился прямиком в кадры.
Однако Марины на месте не оказалось. Вторая кадровичка, Люда, сообщила, что она минут пять как ушла к главбуху, но должна скоро вернуться.
Я уже хотел уйти, заглянуть попозже, но тут заметил на подоконнике ту самую синюю коробку с «самым ценным». Как я понял, там должны быть документы. Может, из них что-нибудь станет ясно.
Подошел, открыл крышку.
— Это Маринины вещи, — пискнула кадровичка, как будто я ее о чем-то спрашивал.
Да, там действительно были документы: паспорт, свидетельство о расторжении брака с… Игорем Тихановичем? Это же его фамилия тогда была в смс. Выходит, она судится с бывшим мужем? Уж не за дочь ли? Может, он её себе забрал, а она теперь пытается отсудить обратно? И поэтому так нужна ей работа?
Были и другие документы, я все их бегло просмотрел. Под ними внизу обнаружил ещё два конверта из крафтовой бумаги.
В одном, пузатом, лежало всякое, не только документы. Например, маленький пакетик с прядью волос, погрызенное силиконовое кольцо, снимок узи, бирка с цифрами. Я бы решил, что из роддома, видел где-то такие. На них пишут вес и рост новорожденного. Но даже я понимал, что цифры на бирке слишком мелкие для этого.
Взялся за второй конверт, полупустой. И вынул оттуда… зажигалку.
Несколько секунд смотрел на неё в каком-то ступоре. Это же моя зажигалка. В смысле, когда-то у меня была точно такая же. Зиппо. Позолоченная. С выгравированным орлом.
Да нет, это моя и есть! Царапина вот на ней, помню её. Даже помню, как она появилась. Это когда мы с Мариной застряли в завале… Под ребрами внезапно защемило так остро, что я непроизвольно распустил воротник рубашки и потер ладонью грудь.
— Тимур Сергеевич, вам плохо? Сердце? — охнула Люда.
А я держал эту зажигалку в руках и ничего не понимал. Откуда… зачем она у неё?
Потом вынул из конверта какой-то листок, и у меня буквально воздух из легких вышибло, аж перед глазами все поплыло.
Записка, аккуратно склеенная скотчем.
«Я тебя люблю. Т.»
Это же я писал Марине в лагере. Я выронил записку, будто этот клочок бумаги жег мне пальцы. Вообще-то жег, и не только пальцы. Казалось, вместо сердца в груди бухал и пульсировал раскаленный шар.
Затем достал выцветший поляроидный снимок, где мы с ней стоим вдвоём, в обнимку. Нас тогда Влад сфотографировал. Лицо у меня ошалевшее от радости. Да и она тоже вся светится. Я и забыл, как она умела улыбаться…
Горло стянуло стальным кольцом. Веки зажгло нестерпимо.
Что-то ещё топорщилось в конверте. И я вытряхнул на ладонь какой-то комок проволоки. В первую секунду не понял, но уже в следующий миг меня как молнией прошило от яркого, слепящего воспоминания: мы с Мариной на крыше моего дома. Лето, солнце. Я как пьяный от счастья. Замуж ее позвал, как бы в шутку, но и не в шутку, на самом деле. Ну и скрутил ей из проволоки вот это кольцо…
Я зажал ладонью рот, отвернулся, шумно, с трудом вдохнул. Так же тяжело выдохнул. И снова вдохнул с усилием и болью, будто в грудь мне вогнали кол. Прикрыл на миг глаза. Казалось, мир рассыпался на куски…
— Тимур Сергеевич, что с вами? Вам плохо? — затараторила Люда, выдернув меня из ступора. — Воды? Помощь позвать?
Я попытался сглотнуть ком, вставший посреди горла. Качнул головой. На автомате убрал конверт обратно в коробку, закрыл её.
— Не говори Марине, — глухо выдавил я.
Люда с готовностью кивнула. И я тяжело, будто меня вдруг придавило, вышел из кабинета.
Глава 15
Тимур
В полной прострации я шёл по коридору, с трудом передвигая ноги, которые стали как чугунные. Шёл будто в вязком гулком тумане — никого вокруг не видел, ничего не слышал, ни на что не реагировал. Кто-то попадался мне навстречу, что-то говорил, но я смотрел сквозь них, не улавливая смысла слов, не различая лиц. Да что там, даже если бы кругом полыхали пожары и рушились стены, я бы не заметил. Потому что настоящий апокалипсис творился у меня внутри.
До сих пор не хватало воздуха, словно легкие скукожились. Да и сам воздух как будто наполнился крошевом битого стекла. Каждый вздох — через боль, через силу. А мозг и вовсе превратился в адский котел.
Мысли, отрезвляющие и страшные, разрывали голову: почему Марина всё это хранила? Вместе с документами, вместе с вещами своего ребенка, что для нормальной матери — святое, даже я это понимал. Хранила как реликвии.
Впрочем, она же сама так и сказала охраннику, что в коробке самое ценное. И если то дурацкое кольцо, которое я скрутил ей из проволоки, было для нее ценным, то значит… она любила меня? На самом деле любила? Да так и есть. Потому что ну кто в здравом уме будет подобную ерунду хранить? Никто…
Грудь заломило с новой силой, как будто на меня упал кусок скалы. И с каждым шагом, пока я брел до своего кабинета, в висках стучало рефреном: любила… любила…
Тогда зачем она все разрушила? Зачем наговорила о себе всякое дерьмо?
