– Ты, парень, слухай внимательно. То, шо Сенька трепался, – наплевать и забыть. Но я так думаю, шо он прав: сейчас Деникин нажимает, в ЧК не будут долго разбираться, кто здесь контра, а кто свой в доску. Потому вполне может так статься, шо поставят нас к стенке. А Лёва помирать ещё не собрался, есть ещё кое-какие дела на этом свете. Я про тебя слыхал, ты хлопец боевой, мне такой напарник нужен. Если нас поведут на расстрел, то ночью. И заставят могилы себе копать. Там будет человек десять, не больше. Эти, – он мотнул головой в сторону, – бараны, их резать будут, а они молитвы станут читать. Надо будет лопатами конвоиров приголубить, винтари забрать – и ходу. Я давно надумал к Махно податься, нет анархистам воли у большевиков. А батька – он наш, анархист, он всем давал прикурить, и красным, и белым. Он единственно правильный стоит за революцию, за свободу для всего трудового народа. Ну как, пойдёшь со мной?
Сергей разом приободрился. Если Зиньковский прав – а судя по всему, верить ему можно – то действительно, сейчас, когда белые вот-вот возьмут Полтаву, никто не будет разбираться, кто тут в тюрьму за что попал. Кто такие Мамочкин и Васильев? Красные командиры, даже не комполка. Какой-то там бронедивизион. Сами только из плена, пока их будут проверять, что они смогут доказать и кому до какого-то паренька есть дело? Тем более брат Сашка ведь с белыми остался, а это уже подозрительно. И допрашивать его никто не будет – так и шлёпнут. А с этим авантюристом можно дела делать. Тем более он же сам хотел к Махно попасть. Поначалу надо батьку убедить не соглашаться на предложения Троцкого бить Деникина – белых-то он потреплет, но через год его самого Красная армия начнёт бить. Так что всё складывается удачно. Лёвка вон какой бугай, конвоиров они сомнут и убегут. А от него вообще никто не будет ожидать активных действий, значит – фактор внезапности. И, что немаловажно, сила!
– Я согласен. Но план будет такой…
Глава двадцатая. К батьке Махно!
– А здоров ты, хлопец, ногами махать. Я такого и не видел никогда. Понимаю, душа ещё не зачерствела, не загрубела, убивать-то не доводилось ещё? Но как ты того солдатика ногой-то? Цирк! А другого? Как ты на него прыгнул. И кулаком ещё одного… Тебе и винтовки не надо, ногой бьёшь, как прикладом…
Беглецы не спеша ехали через небольшую рощицу на лошадях, погони не было, и Лёва, удивительно ловко для его огромного двухметрового тела управлявшийся со своим скакуном и скакавший два часа без остановки, перевёл коня с галопа на рысь, а потом на шаг.
– Всё, можно передохнуть, раз не передохли, – Лёва вытер пот с лица рукавом своей гимнастёрки и широко улыбнулся. Его лысая башка блестела на солнце.
– Я думаю, нам всё же надо поторопиться. Белая армия Полтаву скоро займёт и на Киев попрёт, Махно в тылу у белых окажется, – заметил Сергей.
– Так и шо? Батька по тылам сколько раз рейды делал, и у немцев, и у Петлюры, а раньше – у гетмана. Он, почитай, всё время в тылу и воюет.
– Не в этом дело. Нестору Ивановичу сейчас нельзя воевать ни с белыми, ни с красными. Вообще нельзя. Надо не воевать, а договариваться. Выжидать. Пойдёт к красным – они его потом кончат. Пойдёт к белым – они начнут потом свои порядки устанавливать. И тоже с ним расправятся. А батьке Махно надо свою республику создавать, независимую. Гуляйпольскую.
– Ты мыслишь, Сергуня, правильно, – Зиньковский поправил винтовку у себя за спиной. – Но надо лошадям дать передых тоже. Торопиться надо не спеша. Заодно пока с тобой охота поговорить. Я ж про себя всё обсказал обстоятельно, а про тебя только слышал от своих бойцов, шо какой-то хлопец-циркач помог из плена красным командирам сбежать да самого атамана махновского Щуся по кумполу приложил. Ну и рассказывали, как вы отряд Шкуро из села выбили. И больше я ничего не знаю. А вчерась ночью как увидел тебя в деле – так просто мама дорогая, во, думаю, цирк так цирк. Аж интересно стало, откуда ты такой взялся-то у нас? – И Лёва внимательно посмотрел на Сергея. Тот даже поёжился, будто холодным ветерком пробрало.
«А не простой парень этот Лёва, ой не простой. Хоть и грубоватый, и на вид бандюган безмозглый, а мозги у него варят – будь здоров. Чует он в нём нездешнего, ой чует. Не про княгиню же ему рассказывать и родство с царской фамилией? Это Сашке такая легенда у белых пойдёт за милую душу. Здесь надо что попроще и правдоподобнее».
Мысли Сергея скакали с одного на другое, и он вспомнил, как лихачил прошлой ночью…
…Зиньковский оказался прав – никто не стал с ним разбираться. Впрочем, как и с остальными обитателями тюрьмы. Фронт был уже близко, и хотя если до Полтавы канонада ещё не долетала, но зато слухи доносились. И не самые утешительные. То казаки Шкуро прорвались и прошлись по тылам, то банда атамана Ангела подожгла неподалёку село и перевешала всех активистов и большевиков, то взбунтовался какой-то полк и перешёл к белым. Может, врали, а может, и правда. В общем, судя по шуму на улицах, город готовился к штурму. И в первую же ночь арестанты услышали выстрелы. На следующую ночь – тоже. А третья ночь стала последней уже для обитателей их камеры.
Вызвали не всех, а примерно половину – человек двенадцать. Как и предполагал Лёва, расстрельная команда состояла из десяти стрелков. Но лопаты дали не всем арестантам, а только Лёве и ещё троим, поздоровее. Остальные стояли и ждали у свеженасыпанной могилы, видимо, похороненных в прошлую ночь. Лёва копал, и пообщаться с ним не было никакой возможности. Сергей даже не понял вначале, что произошло, услышал только, когда Зиньковский внезапно крикнул:
– Братва, бей конвоиров, помирать – так с музыкой! – И он тут же рассёк своей лопатой голову ближайшего красноармейца.
Но его призыву последовали не все. Ещё один арестант с лопатой, здоровый мужик с бородой, видать, бывший купец, тоже свалил одного солдата. А двое других просто присели и прикрыли головы руками, побросав лопаты. Зато сразу трое красноармейцев моментально наставили на приговорённых к расстрелу винтовки и лихорадочно передёргивали затворы. Остальные конвоиры замешкались по причине того, что их товарищи перекрывали им сектор обстрела. В следующий миг на них набросились приговорённые к смерти, которые понимали, что у них появился шанс выжить.
Хорошо, что у расстрельщиков к винтовкам не были примкнуты штыки – шансов выжить в ближнем бою в этом случае не было бы совсем. Но винтовка – не пистолет, в упор стрелять неудобно, а если нападают сбоку или сзади – пока развернёшься, да пока прицелишься. В общем, «мосинки» превратились в дубины, и расстрельная команда вынуждена была не стрелять, а бить.
Моментально выяснилось, что те, кто привык стрелять, тем более стрелять в безоружных, воевать не умели. Для того, чтобы расстреливать людей, нужны не меткость или хорошее владение оружием – для этого нужны совсем другие качества. В том числе и некоторая тупость. Сергей назвал бы это отмороженностью. Ведь эти люди каждую ночь убивали других людей, убивали хладнокровно, буднично, словно выполняя какую-то рутинную работу. И у них не было ни угрызений совести, ни жалости к тем, кого они лишали жизни, ни раскаяния, ни сострадания. Ну, как будто не людей они предавали смерти, а каких-то насекомых. Тараканов или мух. Прихлопнули десяток – и потом следующие.
