Над Полтавой нависла угроза захвата Добровольческой армией Май-Маевского, который рвался к Киеву, но Южный фронт Красной армии продолжал каким-то чудом держаться. Около Искровки бронепоезд большевиков орудийно-пулемётным огнём остановил прорыв добровольцев. Войска Май-Маевского отступили к Коломаку. Добровольцами были заняты местечки Опошня и Зеньков, Добровольческая армия намеревалась отрезать путь советским войскам и помешать вывозу реквизированных вещей и продуктов из Полтавы. Но с середины июля начались попытки РККА перейти в контр наступление. Хотя эти попытки оказались безрезультатными, они всё же приостановили продвижение белых сил. На Южном фронте наступило временное затишье…
…До Полтавы группа красноармейцев под командованием Мамочкина и Васильева дошла без столкновений с белыми. Отходить на юг было опасно – там были махновцы, а на запад откатились части атамана Зелёного, поэтому Сергей, знавший состояние фронта на июль 1919 года, убедил повернуть на север. Он точно знал, что Полтаву белые возьмут только 31 июля. А близость фронта поможет ему без проблем легализоваться – никто в этой неразберихе его особо проверять не будет. Тем более он показал себя в бою, значит, будет какое-то доверие. Вот только как ему попасть к командиру рангом повыше? Например, к Ворошилову. Он, правда, должен сдать управление 14-й армией Егорову, но пока он должен быть ещё здесь, на фронте. И Антонов-Овсеенко постоянно сюда мотается. В общем, надо кого-то из них встретить. Но как? Сергей пока не понимал…
– Стой, кто такие? А ну стоять, оружие бросай!
Внезапно из-за стогов сена, которые стояли недалеко от дороги, выскочили вооружённые люди. Сергей даже не понял, откуда они взялись, только что никого не было, поле как поле – и на тебе.
– Это вы оружие бросайте! Щас с пулемёта жахнем. Кто такие? – Мамочкин угрожающе повёл дулом «льюиса», а красноармеец, который был кучером на тачанке, моментально стал разворачивать лошадей, чтобы дать Васильеву сектор обстрела из «максима».
От группы, выскочившей навстречу маленькому отряду, отделился один человек. Он был одет, несмотря на июльскую жару, в кожаную куртку и такую же чёрную кожаную фуражку. На которой блеснула алая звёздочка.
– Наши, товарищ Васильев, это наши! – крикнул Сергей Васильеву, который уже изготовил пулемёт для стрельбы.
Мужичок в кожаной куртке скривился.
– Вы оружие опустите, мы ещё поглядим, кто тут ваши. А ты, – махнул он Васильеву, – не балуй, вот туда погляди.
И он показал куда-то себе за спину. Там, примерно в километре, на пригорке стояли артиллерийские орудия.
– Щас дам сигнал, батарея по вашей банде вдарит, мокрого места от вас не останется, так шо руки в гору и не балуй!
– Какая мы те банда? Мы бойцы и командиры Красной армии, товарищ. Сам кто таков будешь? – Васильев продолжал держать вооружённых людей на прицеле, хотя его бойцы уже опустили свои винтовки.
«Кожаный» усмехнулся.
– Знакомиться опосля будем. Ежели ты товарищ, конечно. А пока ты давай, руки в гору подыми, да глазами-то не сверкай, не сверкай, а пулемёты и у нас имеются.
Он вдруг отскочил в сторону, за стог с сеном, а стог вдруг рассыпался, и на отряд Васильева уставился пулемёт. Слева от дороги точно так же один из стогов с сеном отвалился в сторону, и там тоже оказалась засада с пулемётом.
– Ну, кому ещё непонятно? Стрельнуть по вам, что ли? – прокричал красноармеец в кожаной куртке.
– Так, бойцы, оружие сложите на тачанку. Построиться вдоль дороги, – негромко скомандовал Васильев.
Сам он слез с тачанки и направился к командиру заслона.
– Я – комиссар Особого бронедивизиона Четырнадцатой армии Василий Васильев, это, – он кивнул в сторону товарища, – его командир, Пётр Мамочкин. С нами – комполка Ивашутин со своими бойцами. Вырвались из плена, мы с Мамочкиным – от махновцев, а бойцов этих мы отбили у банды атамана Зелёного. Идём на соединение с частями Красной армии.
– А это что за китаец у вас? – спросил один из красноармейцев.
Васильев обернулся на Сергея, который всё ещё был в том самом китайском традиционном костюме – рубашке танчжуан и штанах, пиджак он снял давно и сложил в тачанку.
– А это, товарищ, тот, кто нас из плена вытащил. Циркач он, бандиты его вместе с братом захватили…
– Понятно, а брат где?
И тут Сергей понял, что попал…
Глава восемнадцатая. Выбор атамана
Поставленный большевиками вне закона, батька Махно со своим трёхтысячным отрядом продолжал сдерживать наступление белых на правом берегу Днепра, сначала у Екатеринослава, а потом дальше, у Николаева. С севера над его отрядами нависали части 14-й армии, еле сдерживающей наступление армии Май-Маевского, которая напирала с востока. А Махно оказался зажат между ними. У него был выход – прорываться на запад, к Умани. Но там он попадал в полное окружение – на западе были войска Петлюры, а на востоке – Добровольческая армия белых. Или можно было всё же повернуть на восток, прорваться в тылы беляков и пройтись по всему Приазовью, чтобы вновь вырваться к Гуляй-Полю. Но вначале надо было идти на Херсон.
Махно раздумывал. Идти в Херсон к Григорьеву он не хотел – что ему там делать? Атаман был разбит на подступах к Киеву отрядами Пархоменко и конниками Думенко. Остатки его отряда не могли оказать серьёзного сопротивления ни Красной, ни Белой армии. А ведь он, Махно, изначально был против авантюры неуравновешенного и вечно пьяного атамана. К тому же Григорьев пытался связаться с Деникиным. Недавно два его связных с письмом были перехвачены махновцами. Батька приказал их повесить. С белыми он переговоров вести не будет!
Махно видел, что находится между молотом и наковальней. Если Красная армия начнёт против него боевые действия, то всё же придётся уходить на запад, ибо с юго-востока поджимают белые. Или к большевикам – с ними можно договориться. Тем более что в Красной армии очень много бывших крестьян, которым махновщина была по душе.
Батька понимал, что открыто выступать против Советской власти он не может. И также он понимал, что с большевиками у него меньше противоречий, всё-таки он воевал за крестьянскую власть, за землю. Деникин же декларировал возврат земли помещикам. А раз так, то к белым хода нет, потому и Григорьева он не поддержал. Одно дело – отстаивать свои взгляды на политическое устройство государства после войны, и совсем другое дело – воевать с Советской властью. Тем более когда белопогонники наседают.
К тому же его отталкивала эта животная ненависть Григорьева к евреям. Нет, еврейские погромы постоянно устраивали и красные, и белые, о петлюровцах и говорить нечего. Так что григорьевские банды особо не отличались – как все грабили, убивали, насиловали, сжигали дома евреев. Но махновцы не позволяли себе что-либо подобное. Боялись своего батьку. И было за что!
Как-то в мае в местечке Горькая Александровского уезда какие-то залётные хлопцы учинили еврейский погром. Эти гаврики не так давно пришли в армию батьки, ну, как водится, после того, как выбили из местечка белых, ограбили местных еврейских лавочников. И вроде бы даже никого не убили, так, прибарахлились. Но он, Махно приказал провести расследование и суд. Семерых главных виновников расстреляли. Тут же, на месте! Чуть раньше он собственноручно застрелил своего бойца за самовольное вывешивание на железнодорожной станции Гуляй-Поле плаката «Бей жидов!». Бить – бей, но зачем эта пропаганда? Чтобы потом каждая тварь на него, на Махно пальцем показывала? К тому же в Революционной повстанческой армии воюет отдельная еврейская пулемётная рота. Да и вообще среди махновцев евреев было довольно много… Так что еврейскую тему поднимать нельзя, махновцы – это вам не петлюровцы!..
