Он сделал паузу и потом вновь продолжил:
– Итак, я предлагаю столкнуть лбами Петлюру и Махно. Они ненавидят друг друга, вот пускай и бодаются у нас за спиной. Главное – чтобы Махно не воевал с нами. Петлюровские части и так называемая галицийская армия – это потенциальные предатели. Сколько бы мы с ними ни заключали союзы, они постоянно будут предавать нас. У них там, на Украине, сразу три государства, они сами между собой не могут поделить, кому царствовать. Вот и пускай они у себя колобродят. Позже мы наведем там порядок, а пока – лишь бы они нам не вредили.
И, наконец, последнее. Мы ограничиваемся чисто военными решениями. А я, хотя и выступаю категорически против политики, на этот раз считаю, что необходимо политическое решение. Так вот, в тылу у большевиков регулярно вспыхивают крестьянские восстания. Или на Дону, где против красных выступили казаки. А почему? Да потому, что землю-то крестьянам большевики дали, но политика военного коммунизма, которую они теперь проводят у себя, породила массовое недовольство советской властью. Красные осуществляют военную блокаду сёл, применяют систему заложников, устанавливают денежные и материальные контрибуции. Исходя из этого, в противовес красным нам нужно оставить крестьянам на освобождённых от большевиков территориях землю, которую им отдали. Пусть пока пользуются. Иначе откуда мы возьмём продовольствие?
– Позвольте, – смешался Врангель, – а как же право частной собственности? Как же поместья и поля? Многие наши офицеры нас не поймут – мы же как раз сражаемся с большевиками против их грабительской политики, которую эти голодранцы проповедуют?
Слащёв усмехнулся.
– Извините меня, Петр Николаевич, я же не говорю, что это – навсегда. Мы объявляем реквизиции у тех же помещиков и скотопромышленников. Забираем у них лошадей, продукты, фабрикантов амуницию заставляем покупать. И они очень недовольны действиями наших интендантов. А мы им векселя разные выписываем, долговые обязательства. Зато крестьяне нам сами всё будут поставлять, лишь бы землю у них не отобрали. Ну, выпишем те же векселя нашим дворянам, что после войны им всё вернём с процентами. Зато механизм поставок в войска будет намного проще. А главное – крестьяне перестанут поддерживать красных!
И самое главное. Здесь уже говорилось о нашем наступлении сразу по трём расходящимся направлениям. Я также считаю, что это распыляет и без того малые силы трёх наших армий. После взятия Киева всё равно будет необходимо накопить силы для похода на Москву. А чтобы красные не подготовились к контрнаступлению, как раз и будет очень удачным рейд генерала Мамантова в тыл к красным. Заодно это будет проверка наших предположений, так сказать, разведка боем. Если правота Петра Николаевича, – Слащёв повернулся в сторону Врангеля, – подтвердится, то мы повторим подобный прорыв, но уже силами двух армий, Донской и Добровольческой. Только в одном направлении – на Москву. А тем временем Пётр Николаевич сможет взять Астрахань и с Божьей помощью соединится с армией адмирала Колчака. Так что, по большому счёту правы здесь все, просто нужно определить последовательность наших действий. Вот так примерно я мыслю, в общих чертах.
Слащёв отошел от карты и наконец выпил шампанское, взяв свой бокал со стола, куда он его перед этим поставил.
Деникин был поражён. Сегодня впервые Слащёв выдвинул идею не тактического, а стратегического масштаба. И он понимал, что генерал прав. Но отказаться сейчас от своей идеи и не идти немедленно на Москву – нет, на это главнокомандующий пойти не мог. В конце концов, он спросил только совета, а принимать решение – это его право, его прерогатива.
Но тут Слащёв, как бы угадав настроение Деникина, внезапно повернулся к нему и негромко сказал:
– Антон Иванович, я всё понимаю. Но я обещал вам открыть источники своей информированности. К сожалению, я не могу это сделать на совещании, позвольте переговорить с вами конфиденциально.
И, обернувшись к остальным генералам, продолжил:
– Прошу простить меня, господа офицеры, но в данном случае речь идёт не о недоверии к кому бы то ни было, речь идёт о вещах, которые я сам с трудом принял и до сих пор не могу до конца поверить, что такое возможно. Но факт остаётся фактом – отныне я могу получать любые, я подчёркиваю – любые сведения о действиях красных.
Врангель удивлённо приподнял брови:
– Вы, Яков Александрович, не с дьяволом часом заключили сделку?
Слащёв рассмеялся:
– Ради спасения Отечества я, Пётр Николаевич, конечно, продал бы и душу. Но всё гораздо сложнее. Нет, это не дьявол, это человек, но весьма… ммм… необычный. Вы же про господина Распутина слыхали? Так вот, этот самый Распутин – просто жалкий комедиант по сравнению с тем, кого мне довелось увидеть и кого мне посчастливилось узнать. Но повторяю, господа: сегодня я не могу вам всё рассказать. Скажу только одно: ещё лет двадцать назад мы не знали, что такое синематограф, десять лет назад только появились первые аэропланы, мы видели, как были изобретены телефон и радио, а пулемёт для нас сегодня – обычная вещь. Хотя полвека назад это была фантастика. Вот и сейчас я столкнулся с явлением того же порядка, явлением, которое, возможно, объяснят господа профессоры каких-либо академий. А я просто использую. Поэтому я прошу оставить меня наедине с главнокомандующим. И обещаю немного позже посвятить вас во все подробности. Поверьте, господа, во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Всему свой час, и время всякому делу под небесами: время молчать и время говорить.
– Нет, мы, конечно, понимаем, что вы, Яков Александрович, вновь затеяли какую-то авантюру, но на этот раз ваша авантюра слишком глобальна, – начал было Романовский, но внезапно его перебил Деникин:
– Позвольте, Иван Павлович, мне решать степень глобальности авантюры генерала Слащёва. Благодаря его авантюризму Крым был очищен от красных менее чем за месяц, почти без потерь. И будучи начальником штаба у Шкуро, именно Яков Александрович спланировал разгром этого бандита Махно. Никто ранее не мог с ним справиться. Так что, если такие авантюры позволят нам взять Москву, я только за. Прошу извинить меня, господа.
Генералы кивком головы изобразили поклон и стали по одному выходить из залы. И лишь Врангель, задержавшись у двери, бросил на Слащёва долгий, оценивающий взгляд.
Когда все вышли, Деникин спросил:
– Вы, Яков Александрович, наверняка хотели сказать мне что-то очень важное, раз это «что-то» никто из присутствующих на совещании не должен был услышать, я правильно понял?
Слащёв опёрся о стол – ему было всё ещё тяжело стоять, незажившая рана постоянно беспокоила его, снова начинался приступ боли.
– Позвольте присесть, ваше высокопревосходительство, ещё не оправился от ран…
Деникин подвинул ему кресло.
– Да, конечно, садитесь, генерал. Садитесь и рассказывайте.
Слащёв тяжело опустился в кресло, тыльной стороной ладони отёр со лба бисеринки пота и, опустив руки на колени, устало сказал:
