Ним Чимпски (1973–2000), звезда книг и телеэкрана, умер в исключительно раннем возрасте двадцати шести лет. К моменту смерти он жил на техасском ранчо для лошадей “Блэк бьюти рэнч”, но до этого у него было много других домов и приемных семей. Ним выучил двадцать пять или сто двадцать пять – данные расходятся – слов языка жестов, но его лингвистические способности разочаровали доктора Герберта Терреса, психолога, взявшего Нима для исследований. Когда тому исполнилось четыре, Террес объявил об окончании эксперимента. Нима отправили в Институт изучения приматов в Оклахоме.
Этот якобы провал Нима имел последствия для многих шимпанзе, обучавшихся языку жестов. Именно после него прекратилось финансирование подобных экспериментов.
Нима продали медицинской лаборатории, где он жил в тесной клетке, пока один из бывших аспирантов не пригрозил судом и не основал общественный фонд, который в конце концов все же его вызволил.
Уошо (1965–2007), самая известная из живших среди людей шимпанзе, тоже некоторое время провела в Институте изучения приматов в Оклахоме. Она стала первым в истории приматом, обучившимся американскому языку жестов. В ее словаре было 350 “слов”. Умерла Уошо естественной смертью в сорок два года. Роджер Фоутс, начавший работать с ней еще в аспирантуре, посвятил свою жизнь защите и благополучию Уошо. Она умерла в приюте, который он устроил для нее на кампусе Центрального Вашингтонского университета в Элленберге, окруженная людьми и шимпанзе, знавшими и любившими ее.
Роджер Фоутс сказал, что благодаря Уошо понял, что в выражении человеческое существо слово существо куда важнее слова человеческое.
Потребность написать книгу явно будоражит всех нас, живших бок о бок с обезьянами. У каждого свои причины. “Обезьяна и ребенок” о Келлогах. “Ближайший родственник” об Уошо. Вики в “Обезьяна в нашем доме”. Ним в “Шимпанзе, который стал бы человеком”.
Книга Мориса Темерлина “Люси: растить человека” заканчивается 1975 годом, когда Люси исполнилось одиннадцать. Темерлины удочерили ее, как и многие подобные семьи, как и мои родители, веря, что они готовы принять на себя пожизненные обязательства. Но в конце книги Темерлин пишет об острой тоске по нормальной жизни. Они с женой долгие годы не делили постель, потому что Люси это не нравилось. Они не могут уехать в отпуск или позвать друзей на ужин. В их жизни нет уголка, который не был бы занят Люси.
У Люси имелся старший брат, человек, по имени Стив. Я не могу найти ни одного упоминания о нем после 1975 года. Но нахожу сайт, на котором рассказывается, что Дональд Келлог, ребенок, полтора года росший вместе с маленькой Гуа – конечно, он ничего не вспомнит о том времени, которое, однако, подробно задокументировано в записях, книгах и на домашнем видео, – покончил жизнь самоубийством в сорок три года. Другой сайт утверждает, что у Дональда была откровенно обезьянья походка, но это расистский сайт, так что нет ни малейших оснований ему доверять.
2
Через пару часов после лекции доктора Сосы я встретилась с Харлоу в центре Дэвиса, в местечке с бургерами и пивом под названием “Грэдюэйт”. На улицах было темно, зябко и промозгло, хотя дождь уже кончился. В другой ситуации я, быть может, и оценила бы всю эту черную магию – фонари в коконах тумана, велосипедные фары, выхватывающие из мрака лужи на черном асфальте. Но меня все еще крепко укачивало от резкого поворота в лекции доктора Сосы. Этим вечером я намеревалась напиться. В Дэвисе езда на велосипеде в нетрезвом виде грозит теми же штрафами, что и на автомобиле, – я отказывалась мириться с такой откровенной глупостью.
Пристегнула велосипед; меня била сильная дрожь. Вспомнила сцену из “Этой замечательной жизни”, где Кларенс Одбоди заказывает горящий ромовый пунш. Горящий ромовый пунш был бы очень кстати. Я бы в нем искупалась.
Открыла тяжелую дверь и окунулась в гомон и гвалт. Я всерьез подумывала рассказать Харлоу, что узнала сейчас о сексе у шимпанзе. Зависит от того, как сильно я напьюсь. Но тем вечером я была захвачена идеей женской солидарности и решила, мне станет легче, если я открыто поговорю с другой женщиной о чудовищном поведении самцов шимпанзе. Поэтому не обрадовалась, обнаружив, что к нам присоединился Редж. Редж явно был не из тех, с кем можно плодотворно обсудить секс у шимпанзе.
Еще меньше я обрадовалась при виде мадам Дефарж. Она восседала на коленях у Харлоу, поводя головой из стороны в сторону и разевая пасть, как кобра. На Харлоу были вконец изношенные джинсы, которые держались только благодаря заплаткам с вышитыми на них горами, радугами и листьями марихуаны, так что ее колени были вполне примечательным местом. “Я с ней очень аккуратна”, – сообщила Харлоу, явно раздраженная тем, чего я и произнести-то не успела. Уже смекнула, что со мной не оторвешься. И правильно смекнула. Наше общение началось многообещающе – расколотили посуды в лучших традициях девочки-обезьянки, вместе удалились в участок. Но я видела, она пересматривает свое отношение. Не так со мной и весело, как она думала. Не оправдывала ожиданий.
Но пока она милостиво все это отбросила. Харлоу только что узнала, что на театральном отделении весной будут ставить “Макбета”, где мужчины и женщины меняются ролями. Разумеется, она сказала не “Макбет”, а “шотландская пьеса”, как пренеприятнейше заведено у студентов факультета. Мужчин будут играть женщины, а женщин – мужчины. Харлоу позвали помочь со сценографией и костюмами, и мне редко доводилось видеть ее в таком радостном возбуждении. Все изначально настроены, доложила она, что и актеров переоденут соответственно, но она надеялась отговорить режиссера.
Редж доверительно сообщил, что публике мало что так по душе, как мужчина в женском платье. Харлоу раздраженно отмахнулась. “Разве не интереснее, – сказала она, – не прям-таки вынос мозга, если не меняться костюмами?” Ведь это будет недвусмысленным намеком на место, в котором доминирующей парадигмой станет женщина; все, что в нашем мире обозначает “женское”, будет воплощать власть и политику. Женское станет нормой.
Харлоу сказала, что уже сделала несколько набросков замка в Инвернессе, пытаясь изобразить это причудливое женское пространство. Самое время ввернуть про изнасилования среди шимпанзе, но это убило бы все настроение на корню. Харлоу переполняли надежды и планы.
Мужчины покупали выпивку мадам Дефарж.
Редж предложил мне ее бокал, темный эль с резким ароматом хмеля. Ледяная стеклянная кружка была теплее моих ладоней, пальцы совсем онемели. Редж поднял свое пиво, предлагая выпить. “За суперсилы!” – произнес он, чтобы я не подумала, будто прошлое позабыто. И понеслось.
Скоро я уже обливалась потом. Бар набился до отказа; играл диджей, народ отплясывал какие-то безумные групповые танцы. В зале пахло пивом и телами. Мадам Дефарж скакала по столам и спинкам стульев. “Basket Case”
[13] группы “Грин дэй” гремела из колонок.
Харлоу и Редж ругались, перекрикивая музыку. Я слышала почти все. Если в двух словах, Редж считал, что она флиртует со всеми парнями в баре, а Харлоу считала, что это мадам Дефарж флиртует. Харлоу просто-напросто устраивает перформанс, и ребята в баре прекрасно это понимают.
