Сюда — на балкон над Салтыковским подъездом — он будет выходить после каждого покушения.
Через этот подъезд через четверть века внесут его окровавленное тело.
Часть вторая. ИМПЕРАТОР
Глава пятая. ВЕЛИКОЕ ВРЕМЯ
ОТТЕПЕЛЬ
Почти четыре десятилетия Александр находился за кулисами истории. И только теперь, заканчивая тридцать шестой год своей жизни, вышел на политическую сцену. Но зато вышел в желаннейший момент для любого нового правителя: русское общество поняло — так больше жить нельзя. Как ни трудно ему было признать, но после похорон отца нечто тяжелое спало со столицы... Кончился какой-то гнет. И с него этот гнет тоже сняли. Похоронили не государя, но целую эпоху.
И все та же фрейлина Тютчева записала об умершем: «Его безумно жаль, Царствие ему Небесное. Но он пожал то, что посеял. Ведь все последнее время занимался он не своей родиной, а каким-то "порядком в Европе", и народы считали его деспотом».
Был февраль, но вдруг наступили столь редкие в Петербурге очень солнечные дни.
После похорон они сидели с женой и Костей и подводили итоги. Отец, и вправду, оставил команду в ужасном непорядке. Казна пуста, армия беспомощна, вооружение — допотопное, паровой флот в России не существовал. По всей Европе отменили телесные наказания, в России секли, и беспощадно. Куда ни кинь взгляд, всюду — плохо, повсюду — гниль. Крепостное право, забытое в Европе, дикий феодальный суд, где судили чиновники, причем часто в отсутствие тяжущихся сторон, где все решали взятки.
Прямолинейный, пылкий Костя предлагал немедля объявить обществу о разрыве с прошлым — о начале коренных реформ. Но молодая императрица высказала мысль Александра: «Всюду крах, но мы вынуждены будем сейчас молчать. Надобно щадить честь и память». Более того, Александр решил: сначала поставим памятник папа, потом... начнем реформы».
Памятник отцу поставили рядом с площадью, где Николай разгромил мятежных декабристов. И начали готовиться к другому великому событию.
Хотя Александр, кроме бессловесной покорности отцу, ничем себя не проявил, но, как всегда в России, после смены правителя в обществе родились великие надежды.
Лев Толстой, переведшийся с Кавказа в Крымскую армию, писал в осажденном союзниками Севастополе: «Великие перемены ожидают Россию. Нужно трудиться, мужать, чтобы участвовать в этих важных минутах в жизни России».
Но наш скептик Чаадаев не поверил. Его раздражал этот вечный русский «покорный энтузиазм». Именно тогда появился у Чаадаева весьма эксцентрический жест. Он попросил у врача рецепт на мышьяк для крыс. И каждый раз, когда кто-то при нем начинал говорить о надеждах на нового императора, вынимал из кармана рецепт яда и молча показывал.
Между тем первые благодетельные шаги были сделаны и тотчас.
Александр не забыл встречи с декабристами. После 30 лет заключения и ссылок оставшимся в живых декабристам было разрешено вернуться. И они вернулись — вчерашние блестящие гвардейцы, нынче — больные старики. Последовали и первые либеральные изменения в цензуре.
Недвижная, навечно замерзшая река вдруг шумно тронулась. Начался ледоход. Общество, доселе покорно молчавшее, громко заговорило. И все осуждали прошлое, и все требовали реформ. Публично клеймили казнокрадство, достигшее к концу прошедшего царствования небывалых размеров. Петиции с предложениями рекой полились во дворец. "Здесь, в Петербурге, общественное мнение расправляет все более крылья... Все говорят, все толкуют вкось и вкривь, иногда и глупо, а все-таки толкуют. И через это, разумеется, учатся. Если лет пять-шесть так продлится, общественное мнение, могучее и просвещенное, сложится. И позор недавнего безголовья хоть немного изгладится", - писал К. Кавелин в письме к другому известному публицисту М. Погодину.
И тогда же писатель Н. Мельгунов объявил, что верит — при новом царе должна, наконец-то, появиться европейская «гласность». И отец фрейлины Анны Тютчевой, наш замечательный поэт Федор Тютчев приветствовал первые распоряжения Александра знаменитым определением «Оттепель».
«Вечный Полюс» начал оттаивать.
Гласность и Оттепель — оба эти слова станут ключевыми и будут передаваться в наследство всем будущим русским перестройкам. Правда, вместе с граблями, на которые всегда наступает Россия в дни реформ.
В это время в обществе начинает упорно циркулировать фраза, которую будто бы сказал умирая Николай I: «У меня было два желания: освободить славян из-под турецкого ига и освободить крестьян из-под власти помещиков... Первое теперь невозможно, но второе — освободить крестьян — я завещаю тебе».
Фразу упорно распространяют в обществе. Видимо, так Александр и брат Костя начали готовить общество к величайшему перевороту в русской жизни. Консерватором предлагалось поверить, что грядущий переворот — не новомодная мысль новых людей. Это — завещание самого Николая I.
ПОЗОРНЫЙ МИР
Но вначале надо было кончать с войной.
Новый император решил опять отправиться в Севастополь, чтобы еще раз выяснить, можно ли продолжать войну.
Императрица предложила перед поездкой в Крым посетить Троице-Сергиеву лавру и поклониться нетленным мощам святого преподобного Сергия Радонежского. Она верила в силу святых мощей отстоять Севастополь.
Фрейлина Анна Тютчева была в ее свите. В это время Анна влюблена в императрицу, как традиционно бывали влюблены в старших институток младшие воспитанницы.
Тем не менее Анна не без сарказма описала эту поездку. И в иронии был «вольтерьянский» голос нового поколения.
«Император, Государыня, свита приехали в Троице-Сергиев монастырь. В великолепном Соборе отслужили длиннейший молебен. Правда, речь митрополита была еле слышна за наглым говором свиты. П чего Государь и Императрица прикладывались ко всем древним иконам и мощам святых, которых, оказалось, в монастыре превеликое жество... Митрополит еле держался на ногах, но императрица была неутомима. После молебна попросила отвезти ее в знаменитые пещеры. В пещерах их встретил юродивый — с опухшим от водянки лицом и мутным взглядом..
— Слава Богу! Это истинно православная государыня, — сказал сопровождавший митрополит уже еле слышно. Он совсем потерял голос от речей и молитв».
В полночь императрица повела государя в древнюю церковь, тускло освещенную лампадами. Они долго молились у раки с мощами преподобного Сергия.
Но Севастополь Александру пришлось сдать.
Год с лишним под адским пушечным огнем держался город. И воевавший в Севастополе Лев Толстой описал войну, ставшую бытом осажденного города:
«Раннее утро... доктор уже спешит к госпиталю; где-то солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где-то высокая тяжелая телега со скрипом потащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена»... «На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей траве собирают изуродованные трупы и накладывают на повозки. Ужасный, тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Люди говорят друг с другом мирно и благосклонно, шутят, смеются... Но перемирие объявлено лишь для уборки трупов. И вновь возобновилась пальба».
