Кардиган вошел в палату вместе с Гурвичем. Барлах лежал на
койке, к руке была присоединена капельница. Фиксировалось давление, пульс.
Рядом стояла пожилая медсестра. Строго взглянув на Гурвича, она предупредила,
что раненого нельзя сильно беспокоить, и вышла из палаты. Бутцман смотрел на
посетителей. Ему повезло, он остался жив и мог разговаривать.
— Мистер Бутцман, — подошел к нему Кардиган, — вы знаете,
что мы ищем сотрудников вашей группы. Как вы полагаете, мог в вас стрелять
Гайслер.
— Нет, — выдохнул Бутцман, — нет.
— Кто это мог быть?
— Не знаю.
— Бруно Менарт?
— Нет.
— Габриэлла Вайсфлог?
— Нет.
— Тогда кто? — разозлился Кардиган. — Кто мог в вас
стрелять?
— Не знаю.
— Вы знали Барлаха? Дитриха Барлаха, бывшего офицера
полиции.
— Нет. Меня об этом уже спрашивали.
— Кто спрашивал?
— Дронго.
— Какой Дронго? — не понял Кардиган, поворачиваясь к
Гурвичу. — Кто это?
— Тот самый эксперт из Москвы, о котором мы вам рассказывали,
— пояснил Гурвич.
«Значит, они тоже знают о Барлахе, — мелькнула опасная
мысль. — А если вообще никаких документов нет, и это — грандиозная
игра-мистификация, предпринятая русскими против отделений ЦРУ в Европе? Мы ведь
не знаем, какие цели они преследуют. А если с ними начали игру русские, которые
последовательно убрали Нигбура, стреляли в Бутцмана, устроили взрыв в доме
Барлаха? Но почему тогда Бутцмана не убили? И куда делся Карстен Гайслер?»
— Вы не знаете, куда мог скрыться Гайслер? — поинтересовался
Кардиган. — Куда он может отправиться из Израиля.
— Не знаю, — ответил Бутцман. Он действительно мог многого
не знать о своем бывшем коллеге. Ведь прошло столько лет.
Кардиган растерянно оглянулся на стоявшего рядом Гурвича.
Разговора не получалось. Бутцман либо действительно ничего не знал, либо не
хотел говорить.
— Что вам сказали русские? — спросил Кардиган, но Гурвич
неожиданно дотронулся до его руки.
— Не нужно об этом спрашивать, — попросил Гурвич. — Я могу
ответить вместо него.
— Хорошо. — Кардиган не понял, почему вмешался этот
сотрудник МОССАДа, но подумал, что будет совсем неплохо, если ему кто-нибудь
объяснит, что именно здесь происходит.
— У меня к вам последний вопрос. — Кардиган наклонился к
Бутцману, чтобы тот слышал каждое его слово. — Что вы знаете о копиях
документов, которые могли сохраниться в вашей группе?
Гурвич слышал, что именно спросил американец. И подумал, что
они были правы, предполагая, что речь идет о важных документах, за которыми
одновременно охотились сотрудники ЦРУ и СВР. Нужно будет запросить резидентуру
МОССАДа в Германии о возможности получения столь важных документов. Если,
конечно, удастся в последний момент переиграть американскую и российскую
разведки.
— Ничего, — ответил Бутцман, открыв глаза и посмотрев на
своего гостя. — Никаких копий не было, — убежденно сказал он. — Мы не делали
никаких копий. Мы их отдали русским и больше ничего не было. Ничего… — он снова
закрыл глаза.
В палату вошла медсестра, которая строго взглянула на
посетителей. Кардиган пожал плечами и отошел от постели больного. Вместе с
Гурвичем они вышли в коридор.
— Откуда вы знаете, о чем именно говорили Бутцман с
экспертом?
— Я знаю этого эксперта больше тридцати лет, — пояснил,
улыбаясь Гурвич, — это не обычный эксперт, он бывший аналитик ООН и частный
эксперт, которого привлекают для решения наиболее сложных задач. Он задавал
примерно те же вопросы. Только его интересовали не документы, которые они, в отличие
от вас, очевидно, получили, а предатель, который мог передать эти документы
вам.
— Бутцман знал имя предателя?
— Нет, не знал. Они вообще не успели закончить свой
разговор. Как только они начали говорить серьезно, в Бутцмана выстрелили. Он
упал на пол и чудом остался жив. Пуля застряла в легком. Но операция прошла
благополучно, и теперь врачи надеются на благоприятный исход.
— И вы убеждены, что стрелял Гайслер?
— Практически да. Он получил визу за несколько дней до
случившегося. Приехал сюда со своей группой, а потом исчез. Я думаю, что он
сбежал из страны. Мы проверяли по нашим данным. Он имел неплохие связи с
арабскими группировками.
— Значит, вы думаете, что он не вернулся в Германию?
— Конечно, не вернулся, мы в этом уверены.
Они вышли из больницы, сели в автомобиль Гурвича. Павел
взглянул на мрачное лицо своего гостя и усмехнулся. Кажется, американцы
серьезно озабочены поисками этих материалов. Впрочем, если их не сумел найти
Дронго, то их тем более не найдет и этот надменный американец. Но помочь ему
нужно. Ведь они действительно союзники с американцами.
— Я вам все расскажу, — вздохнул Гурвич, — только не нужно
меня обманывать. В свою очередь, вам придется рассказать мне все. Мы ведь
понимаем, что речь идет не только о забытой группе.
Берлин.
7 ноября 1999 года
Гуго мог позвонить, а мог решить, что не нужно звонить
неизвестным, появившимся так неожиданно перед ним. Однако деньги он взял, а у
подобных типов была своя гордость. Он должен был позвонить, и Дронго весь день
терпеливо ждал звонка в своем номере. Дважды стучала Лариса, предлагая пойти
пообедать. И дважды он отказывался. У него болела голова после грандиозной
попойки с Менартом, и хотя прошло уже два дня, ему пришлось опять принять
таблетку аспирина, чтобы несколько прийти в себя.
Сегодня было седьмое ноября. В прежние дни в советских
посольствах этот день считался не просто праздником, а главным праздником, и
все сотрудники зарубежных представительств дружно отмечали этот день. После
девяносто первого года подобные праздники не отмечались не только в российских
посольствах, водрузивших на своих зданиях триколоры, но и в посольствах других
государств, бывших республик СССР, словно седьмое ноября не имело никакого
отношения и их истории.
Дронго подумал о том, что раньше в этот день проводились
грандиозные демонстрации и парады, когда людей собирали в колонны секретари
партийных комитетов, направлявших энтузиазм людей в нужное им русло. Надуманный
энтузиазм масс был нужен руководству страны для подтверждения своего реноме
внутри страны и на Западе. Но сами люди часто искренне тянулись к праздникам,
превращая ноябрьские и первомайские демонстрации в веселые шествия,
доставлявшие удовольствие детям и хоть отчасти компенсировавшие отсутствие
многих карнавальных и уличных мероприятий, которые были запрещены.
