— Хватит, — перебил его Дронго, — возьми себя в руки. Твои
проблемы — это только твои проблемы, и больше никого они не касаются. Думаешь,
мне легко? У меня тоже отняли мою страну. Я до сих пор живу в Москве как
иностранец, не получив российского гражданства. У меня тоже отняли прошлое и
будущее. Но я не стал работать сторожем, не стал жаловаться на свою судьбу, не
стал «устраивать» жизнь по образу и подобию многих из своих бывших коллег. Если
ты будешь сидеть здесь и ждать, пока твой сын поймет твои проблемы, пройдет еще
много лет. Побрейся, надень новый костюм и поезжай в Лейпциг. Напомни ему про
первый класс, расскажи ему всю правду. И может, он начнет что-то понимать.
Менарт молчал. Затем они одновременно потянулись к бутылке,
и оба улыбнулись. Дронго убрал руку, позволив хозяину разлить водку в стаканы.
— Я возьму твой лимон, — сказал Дронго. — Он тебе все равно
не нужен.
— Бери, — разрешил Менарт.
Дронго взял вторую половину лимона и выжал себе в стакан.
Они выпили, на этот раз легко чокнувшись.
— За тебя, — сказал Дронго.
— За тебя, — выдавил Менарт.
Он поставил стакан на стол, взял кусок колбасы и начал
сосредоточенно жевать.
— В девяносто втором застрелился мой брат, — начал говорить
Менарт, уставившись в одну точку. — Он был партийным функционером, работал еще
с Модровым в Дрездене. Разумеется, после объединения он не смог найти себе
работу. А из партии он никогда не выходил. Знаешь, не был обманутым, нет. Он
действительно верил в преимущество нашего строя. Верил, что мы можем построить
идеальное общество, которое будет примером для всех немцев в мире. Как ему было
тяжело!
Менарт посмотрел на водку, но не стал больше пить. В бутылке
оставалось как раз на два стакана.
— Сколько людей вы бросили, — укоризненно сказал он, —
сколько предали. Я знаю, что генерал Вольф несколько раз писал личные письма
Горбачеву, когда тот еще был президентом и договаривался с Колем об объединении
Германии. И Горбачев ему не ответил. Вольф умолял помочь нашим людям,
оставшимся в Германии, просил хотя бы не осуждать их на длительные сроки, не
сажать в тюрьмы. Горбачев не ответил. Ему тогда было важно получить Нобелевскую
премию. О судьбе немцев он уже не думал. Ты знаешь, сколько людей сидят сейчас
в тюрьмах? Только потому, что они честно исполняли свой долг. Пограничники,
которые охраняли границы своего государства, между прочим, принятого в ООН и
признанного всем миром. Бывшие сотрудники разведки, которые были настоящими
героями ГДР, а стали предателями в объединенной Германии. Сколько бывших
партийных функционеров, веривших в дружбу с Москвой, остались без работы.
Сколько бывших офицеров нашей армии работают сторожами и охранниками. А ты
говоришь, это мои проблемы. Клаус Баумгартен, Дитер Тайхман, Хайнц Тиме,
Гердхард Лоренц, наконец мой близкий знакомый, генерал Карл Леонхарт. Все эти
генералы были героями в моей стране, все они гордились своей честной,
безупречно прожитой жизнью. Они были пограничниками и охраняли свою страну. По
большому счету они охраняли мир от новой мировой войны. И всех их победители
посадили в тюрьму. Всех без исключения. Они сейчас сидят за то, что были
настоящими офицерами, присягавшими своей стране.
Менарт чуть не задохнулся от обиды. Он поднялся, достал
бутылку минеральной воды, налил себе большой стакан и залпом выпил его. Потом
снова сел на свое место и продолжил свой монолог.
— А потом вы выдали Хонеккера. Он всю свою жизнь доверял
вам, верил в дружбу русских и немцев. Он так вам верил, что решил переехать в
Москву. А вы его выдали. Несколько старых друзей побывали у Хонеккера в тюрьме.
И даже там он держался. Знаешь, он мне никогда не нравился. Разве он мог
понравиться нормальному человеку? Ты его наверняка помнишь. Марксистский
догматик, сухой, черствый, даже внешне чем-то напоминавший вашего Суслова. Но
своей мученической смертью он искупил все свои грехи. Говорят, что человек
может притвориться при жизни, но чтобы его понять, нужно посмотреть, как он
умирает. Так вот. Хонеккер умер как герой. Я видел кадры, когда в Москве его
выдавали ФРГ. Он поднял сжатый кулак и сел в машину. Ты знаешь, когда я это
увидел, то почувствовал, что не могу удержаться от слез. Весь мир знал, что на
выдаче настаивал тогдашний министр иностранных дел России Андрей Козырев. Я
подумал, что поеду в Москву только для того, чтобы дать ему пощечину. Хонеккер
был на последней стадии болезни. Российские врачи знали, что он болен раком. Но
по приказу Козырева они сделали вид, что ничего не заметили. Даже в
объединенной Германии, даже при правительстве Коля нельзя было посадить на
скамью подсудимых такого больного человека. И Хонеккера отпустили к дочери.
— Я знаю эту историю, — кивнул Дронго. — В мире произошло
много непонятного и странного.
— Странного? — переспросил Менарт усмехнувшись. — А ты
видел, как выводили российскую армию из Германии? Под пьяный кутеж вашего
первого президента. Ты бы видел, как он дирижировал оркестром. Коль и Геншер
умирали от смеха. Над Москвой смеялся весь мир. Сначала было предательство
Горбачева, а потом — шутовство Ельцина. Вот так вы нас сдали.
— Не нужно так часто употреблять слово «вы», — недовольно
заметил Дронго. — Я видел, как выводили войска. Между прочим, брат моего отца
погиб в Германии. И вообще, на той войне погибли два брата моего отца. И у меня
есть свой счет к тому «дирижеру». Поверь, это правда. Но сейчас мы должны
спасти десятки и сотни людей, которые оказались под угрозой разоблачения.
— Что тебе нужно?
— Кто-то предложил американцам списки агентуры, которые ваша
группа вывезла из «Штази». Именно поэтому я не мог встретиться с тобой в Зуле.
Там за нами следили.
— Я это сразу почувствовал, — кивнул Менарт. — Они ведут
меня уже несколько дней. И я не мог понять, что им от меня нужно. Ты ведь не
знаешь, что меня арестовали в девяносто втором. И я получил четыре года тюрьмы.
Правда, отсидел только год, потом меня отпустили.
— Знаю, — ответил Дронго, — я все знаю. Меня интересует, кто
из твоих бывших коллег мог выйти на американцев и предложить им документы. Вас
ведь было восемь человек?
— Да, — кивнул Менарт. Он нахмурился. После такого
количества спиртного он вспоминал с большим трудом. Но сказывалась его «практика»
в Москве. Для другого немца такое количество выпитой водки означало бы полную
потерю «трудоспособности».
— Хеелих и Шилковский погибли в восемьдесят девятом, —
вспоминал Менарт, — во всяком случае, мы так полагали. Думали, что их убили
обоих. Вайс умер позже. У него сдало сердце. Ты сказал, что Нигбур погиб
несколько дней назад в автомобильной катастрофе. Подожди… подожди… Ты думаешь,
ему помогли?
Дронго молча смотрел на него. Менарт прикусил губу, потом с
силой ударил кулаком по столу.
— Проклятая жизнь. Они не оставляют нас в покое даже после
стольких лет. Бедный Нигбур.
