Хеелих увидел, как к нему медленно приближаются два
человека. Он сжал в руках автомат и сделал несколько шагов по направлению к
ним.
— Хеелих! — громко окликнул его один из незнакомцев.
Полковник растерянно опустил автомат. Он узнал этот голос. Он не мог бы его
перепутать ни при каких обстоятельствах. Значит, все нормально. Все так и
должно быть, если перед ним этот человек. Значит, согласие на вывоз документов
было получено на самом высоком уровне.
— Я здесь, — ответил Хеелих.
Они подошли совсем близко. Один из них был представителем
советского КГБ.
— Мы привезли, — сообщил Хеелих. Он не стал объяснять, что
именно. Они знали, о чем идет речь.
— Грузите в наши автомобили, — предложил представитель
Москвы, — вы успели, Хеелих. У вас с сегодняшнего вечера уже нет
государственной границы с Западным Берлином, и любой посторонний может
проникнуть в здание вашей организации.
— Я знаю, — ответил Хеелих. Он повернулся и махнул рукой,
разрешая автомобилям приблизиться. Бутцман дал газ и медленно поехал к нему. За
ним также не спеша двинулся микроавтобус. Когда первая машина поравнялась с
ним, Хеелих наклонился к Бутцману: — Поезжай вперед, пусть они следуют за
тобой. Вас уже ждут, чтобы выгрузить документы.
Когда мимо проезжал микроавтобус, он увидел напряженные лица
Менарта и Шилковского. И кивнул им головой, подтверждая, что все в порядке.
— Почему так случилось? — спросил Хеелих, обращаясь к обоим
представителям. — Разве нельзя было этого предусмотреть?
Советский представитель нахмурился. Он ничего не сказал,
только чертыхнулся. Немецкий оказался более выдержанным.
— Вы слышали сегодняшние новости? — спросил он. — Из
Политбюро выведены Беме, Ланге, Хемнитцер, Вальде.
— Их только вчера избрали, — вспомнил Хеелих. Он понял, о
чем именно ему говорил Дамме.
— Вчера, — кивнул его собеседник, доставая сигареты, — а
сегодня вывели. Такие у нас теперь правила, полковник. Поэтому не нужно ничему
удивляться.
Хеелих замолчал. Он обернулся и заметил, что на него смотрит
Габриэлла. Он всегда ей нравился. Полковник знал об этом, она ему сама
призналась еще в прошлом году. Но он запретил себе даже думать о ней, понимая,
что подобные отношения могут помешать их работе. Кажется, она обиделась на него
и не скрывала своей этого.
— Что нам делать? — несколько напряженным голосом спросила
Габриэлла. Возможно, она услышала последние слова собеседника Хеелиха.
Очевидно, задавая вопрос, она имела в виду не положение их
группы, а состояние их страны. Но полковник Хеелих не знал ответа.
— Ничего, — ответил он. — Мы возвращаемся в город через
несколько минут. Как только закончим.
Он впервые подумал, что две страны могут объединиться в
одну, и тогда ему не будет места в этой большой стране. Он был на хорошем счету
у руководства и слишком часто выполнял деликатные поручения Министерства
безопасности, переправляя нужных людей из Западной Германии в Восточную. И не
всегда с их согласия. Такое не прощается. На его счету было еще несколько
громких дел. В Восточной Германии он получил за них благодарности и ордена. В
Западной его обвинят в пособничестве террористам и дадут пожизненное
заключение. Он подумал, что не сядет в тюрьму ни при каких обстоятельствах.
Скорее, предпочтет самоубийство.
Подбежал Менарт.
— Мы закончили. Все в порядке, полковник. Но, кажется, у
меня спустилось колесо.
— Потом разберемся, — отмахнулся Хеелих, — сейчас уезжаем.
Надо торопиться. Садитесь в машины.
— Спасибо, полковник, — протянул ему руку советский
представитель. — Вы выполнили свою работу.
— Я служил своей стране, — строго ответил Хеелих, — и если
бы не эта ситуация… Никто бы меня не заставил сдать вам наши документы. Никто.
Он повернулся и взглянул на немецкого представителя. Тот
стоял с поникшим видом. У него не хватило мужества протянуть на прощание руку.
— Прощайте, — кивнул полковник. — Надеюсь, мы еще повоюем за
нашу страну.
Когда они расселись по машинам, Хеелих обратился к Бутцману.
— У тебя нет лекарства от головной боли?
— Что? — изумился Оливер Бутцман. — У вас болит голова? Впервые
за столько лет, полковник.
— Голова, — кивнул Хеелих, — наверно, это головная боль. Я
даже не знаю, как это назвать.
Ему оставалось жить около пятнадцати минут.
Тель-Авив.
1 ноября 1999 года
Дронго заказал обед в номер и ждал, когда наконец сможет
позвонить Бутцману. Когда часы показали шестой час, он вышел из своего сюита и
прошел в номер, где разместились Лариса и Андрей. На этот раз он постучал.
Дверь открыл Андрей. Увидев Дронго, он приветливо кивнул и впустил его. Лариса
сидела в кресле и читала газету. Дронго отметил, что газета была на английском
языке.
— Мне пора звонить, — пояснил он.
Она холодно посмотрела на него.
— Вы могли бы позвонить из своего номера, — заметила Лариса.
— Хорошо, — кивнул Дронго, — я так и сделаю. Но я хотел, чтобы
вы знали. Мы ведь работаем вместе.
— Вы всегда так себя ведете, — поинтересовалась Лариса, —
или только по отношению к женщинам.
— Я чувствую себя некомфортно, когда человек изначально
настроен ко мне плохо, — признался Дронго. — Нам будет трудно работать вместе,
— сказал он достаточно серьезно.
— У меня нет права выбора, — пожала она плечами. — Вернемся
через неделю в Москву, и вы сможете выбирать себе других сопровождающих.
— Это не обязательно. — Невозможно было понять, когда он
шутит, а когда говорит серьезно. — Наша вчерашняя встреча доставила мне большое
удовольствие.
Она вспыхнула, чуть покраснела. Андрей смотрел на них, не
понимая, о чем они говорят.
— Я позвоню отсюда, — сказал Дронго. — Если за нами следят,
значит они все равно будут прослушивать оба телефона.
Он подошел к аппарату, набрал номер и, когда услышал ответ,
попросил на английском языке Оливера Бутцмана. Женский голос попросил
подождать. Дронго помнил, что вместе с Бутцманом в Израиль переехала его мать,
жена и две дочери. Очевидно, это была одна из дочерей.
— Добрый вечер, — услышал он в трубке мягкий голос Бутцмана.
— Кто говорит?
— Добрый вечер, — ответил Дронго, — я приехал по поручению
ваших друзей из Германии, и мне нужно с вами встретиться.
— Каких друзей? — насторожился Бутцман.
