На самом деле «богатырь» был крохотным человечком, почти карликом, с тихим голосом. И в этом был некий символ.
Как и Жданов, Маленков и все последующие, кого Хозяин будет теперь призывать к вершинам власти, Ежов – всего лишь миф, псевдоним Хозяина, жалкая кукла, выполняющая его приказы и исчезающая со сцены по мановению его руки.
Все придумывает, решает только он – Хозяин.
ПРОДОЛЖЕНИЕ РЕВОЛЮЦИИ
Пока Ежов учится, входит в курс дела, надзирая за Ягодой, толкая его вперед, Хозяин вбивает сюжет своего триллера в головы ближайшего окружения: «На второй день после убийства Сталин вызвал всех и объявил: убийца Николаев является зиновьевцем», – вспоминал потом Бухарин. Молотову объяснять не пришлось – он тотчас понял грандиозность замысла.
Молотов: «До 1937 года мы все время жили с оппозицией. После... уже никаких оппозиционных групп! Сталин взял на себя все это трудное дело, но мы помогали. Сталин хотел, чтобы 1937 год стал продолжением революции... в сложной международной обстановке».
Да, продолжение революции: вожди разложились, обуржуазились, переродились, надо вернуться к идеалам, открыв огонь по обанкротившимся штабам. Особенно это важно теперь, из-за угроз Гитлера... Итак, для партии – продолжение революции, а для беспартийных? Окончание революции, уничтожение ленинской партии, с которой связаны у народа Октябрь и Красный террор.
Уже в день убийства Кирова он диктует постановление ЦИК СССР «О порядке ведения дел о террористических актах против работников Советской власти». Сроки следствия по подобным делам – не более десяти дней, дело рассматривается без прокурора и адвоката, кассационная жалоба, ходатайство о помиловании не допускаются. Приговор к высшей мере исполняется немедленно.
Той же ночью он двинулся в вечно мятежный Ленинград, вместе с верным Молотовым и руководителями расправы – Ежовым и Ягодой... На вокзале в Ленинграде он молча ударил по лицу руководителя местных чекистов Медведя: «Не уберегли Кирова».
В Смольном ему был отведен целый этаж, в здании НКВД выделен десяток комнат. Он сам проводит расследование. И тут начали выясняться некоторые подробности. Из показаний Николаева следовало: его вели к убийству. На вопрос: «Где вы взяли револьвер?» – Николаев показал на заместителя начальника ленинградского управления НКВД Запорожца и ответил: «Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у него».
«Заберите его», – сказал Сталин и, как только дверь закрылась, зло бросил Ягоде: «Мудак».
Так описывает эту сцену Орлов.
На самом же деле такой ответ Николаева Хозяину очень пригодится в будущем, когда он подойдет к финалу триллера. А пока он ссылает руководителей ленинградского управления НКВД Медведя и Запорожца на Дальний Восток – за халатность. Там они будут благоденствовать, пока не настанет их очередь принять участие в его триллере.
Газеты нагнетают истерию и страх – ждут новых террористических актов врагов. Он возвращается в Москву – на похороны «брата Кирова». Похороны происходят в Колонном зале бывшего Дворянского собрания.
Из дневника М. Сванидзе: «5.12.34... Начиная с угла Тверская закрыта, стояли поперек грузовики и группами красноармейцы... Реденс распорядился провести нас к группе близких. Зал сиял огнями, обильно украшен плюшевыми знаменами, посреди зала... стоял гроб. Простой, красный, кумачовый. Лицо было зеленовато-желтое, с заострившимся носом... у виска к скуле синее пятно от падения... С правой стороны – несчастные жена и сестры. Они – сельские учительницы и, живя в глуши, даже не знали, что их брат стал таким большим человеком. Увидев в газетах его портреты, списались с ним, а так как не выбрались приехать раньше, увидели его уже... Доступ публики закрыт. В зале ограниченный круг лиц. Мы все напряжены, с опаской оглядываемся вокруг – все ли свои? Все ли проверенные? Только бы все обошлось... Со стороны головы покойного появляется И., окруженный соратниками... Гаснут прожектора, смолкает музыка. Уже стоит с винтами для крышки гроба охрана. На ступеньки гроба поднимается И. – лицо его скорбно. Он наклоняется и целует в лоб мертвого... картина раздирает душу, зная, как они были близки. Весь зал рыдает. Я слышу сквозь собственное всхлипывание всхлипывания мужчин... И. очень страдает. Павлуша был у него за городом в первые дни после смерти Кирова, они сидели с И. в столовой. И. подпер голову рукой (никогда не видела такой позы у него) и сказал: „Осиротел я совсем“. Павлуша говорит, что это было так трогательно, что он кинулся его целовать. И. говорил Павлуше, что Киров ухаживал за ним, как за ребенком. Конечно, после Надюшиной трагической смерти это был самый близкий человек, который сумел подойти к И. сердечно, просто и дать ему недостающее тепло и уют. Мы все как-то стесняемся лишний раз зайти к нему, поговорить, посмотреть. Я лично не стесняюсь... но Алеша относится к этому подозрительно и вносит в это элемент как будто ревности и боязни быть навязчивым. Он говорит, что И. не любит, когда к нему ходят женщины».
Алеша Сванидзе, достаточно знающий своего родственника, начинает, видимо, о чем-то догадываться и старается быть подальше.
С 3 декабря, после возвращения Сталина в Москву, возобновляются записи в Журнале посещений. И во всех записях, в течение всего месяца, ежедневно в его кабинет входят, и выходят, и снова входят руководители НКВД. Последним из кабинета, обычно ночью, выходит Ежов – «око государево».
Вскоре Николаев признал, что «убил Кирова по заданию троцкистско-зиновьевской группы», после чего его торопливо расстреляли.
Идут бесконечные митинги, где клеймят «подлых убийц Кирова». В Москве Зиновьев на собрании правления Центросоюза старательно поносит их. Но 8 декабря уже идут аресты его сторонников в Ленинграде.
16 декабря Зиновьев и Каменев арестованы в Москве.
В дни перестройки была образована комиссия Политбюро ЦК КПСС «по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х годов». Она извлекла из недр секретных архивов письма несчастного Зиновьева.
В минуты ареста он пишет истерическую записку Сталину: «Сейчас 16 декабря. В 7.30 вечера тов. Молчанов с группой чекистов явились ко мне на квартиру и проводят обыск. Я говорю Вам, тов. Сталин, честно: с того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которой я должен был бы скрывать от партии, от ЦК и от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу... Клянусь Вам всем, что может быть свято для большевика, клянусь Вам памятью Ленина... Умоляю поверить моему честному слову. Потрясен до глубины души».
Ягода отправил это письмо Сталину. Он не ответил, но, думаю, с усмешкой прочел. «Потрясен до глубины души...» Зиновьеву еще только предстояло быть потрясенным, когда он узнает, какая роль уготовлена ему в триллере.
Это было беспроигрышно – начать с Каменева и Зиновьева. Он не сомневался – эти не выдержат. Зиновьев, прозванный «паника», и Каменев, слабый в несчастье интеллигент, – лучшие кандидатуры для задуманного. Но подводит Ягода – никак не может избавиться от уважения к бывшим вождям. Он и его следователи явно «деликатничают», и Зиновьев и Каменев не соглашаются взять на себя ответственность за убийство.
