Мария Ивановна с детьми живет в Юрьевце на Волге с 1941 по 1943 год. Они переписываются, дети посылают свои рисунки. Андрей читает «Мифы и легенды Древней Греции» и непрерывно рисует войну «настоящую и Троянскую».
В 1943-м Мария Ивановна возвращается с детьми из Юрьевца в Москву, какое-то время они живут в Переделкине. Все, кто видел фильм Андрея Тарковского «Зеркало», помнят эпизод приезда с фронта отца, детей бегущих, спотыкающихся, падающих, замирающих на груди отца, и боевой орден «Знак Почета» на гимнастерке. Орден этот Арсений получил в действующей армии. Через полгода после их встречи война для него закончилась. Он был тяжело ранен и в результате нескольких ампутаций лишился ноги. Всю остальную жизнь ходил с протезом. Важно не только то, что происходит, что случается с нами, но и то, как мы относимся к случившемуся. «На войне я постиг страдание. Есть у меня такие стихи, как я лежал в полевом госпитале, мне отрезали ногу. В том госпитале повязки отрывали, а ноги отрезали как колбасу. И когда я видел, как другие мучаются, у меня появлялся болевой рефлекс. Моя нога для меня – орган сострадания. Когда я вижу, что у других болит, у меня начинает болеть нога»
[27].
Стихи так и названы «Полевой госпиталь».
Стол повернули на свету. Я лежал
Вниз головой, как мясо на весах,
Душа моя на нитке колотилась,
И видел я себя со стороны:
Я без довесков был уравновешен
Базарной жирной гирей…
…я лежал в позоре, в наготе,
В крови своей, вне поля тяготенья…
Писатель и поэт Лаврин, одно время близкий Тарковскому и, как все, кто его знал, влюбленный в него, в работе «Что такое смерть»
[28]пишет:
Помню, как на заре туманной юности меня потряс рассказ поэта Арсения Тарковского об его опыте внетелесного существования. Это случилось с Тарковским в январе 1944 года, после нескольких ампутаций ноги, когда он погибал в госпитале от гангрены. Он лежал в маленькой тесной палате с очень низким потолком. Лампочка, висевшая над его кроватью, выключения не имела, и приходилось вывинчивать ее рукой. Однажды, выкручивая лампочку, Тарковский почувствовал, что его душа (сознание) спиралеобразно выскользнула из тела – вывинтилась, подобно лампочке из патрона. Удивленный, он глянул вниз и увидел свое тело. Оно было совершенно недвижно, как у человека, спящего мертвецким сном. Затем ему почему-то захотелось посмотреть, что делается в соседней палате. Он стал медленно «просачиваться» сквозь стену, но в какой-то момент почувствовал, что еще немного и он уже никогда не сможет вернуться в свое тело. Это его испугало. Он снова завис над кроватью и каким-то странным усилием скользнул в тело. Как в лодку.
Предчувствием, интуицией можно объяснить строки 1942 года:
Немецкий автоматчик подстрелит на дороге,
Осколком ли фугаски перешибут мне ноги…
Только в 1944 году в госпитале в Москве профессор Вишневский делает последнюю операцию – полную ампутацию ноги.
Все не спит палата госпитальная,
Радио не выключай – и только.
Тренькающая да беспечальная
Раненым пришлась по вкусу полька.
Наплевать на уговоры нянины,
Только б свет оставила в палате.
И ногой здоровой каждый раненый
Барабанит польку на кровати.
«Полька»
«Оттуда» иногда возвращаются. Рассказ, переданный Лавриным, достоверный. По спирали, из кругов Ада, как бабочка одного из стихотворений поэта «Из тени в свет перелетая, она сама и тень и свет», – душа оживала силою воли, судьбы, искусством врачей и любовью близких.
Душа, зачем тебе Китай?
О госпожа моя цветная,
Пожалуйста, не улетай!
«Бабочка в госпитальном саду»
Из писем в госпиталь знаем, как эта необычная семья живет: заботы об отце и муже, их бытовые трудности. Обсуждается вопрос с Арсением – стоит ли говорить сейчас «детям» о ноге или потом, где лучше заказывать протез и многое другое. Госпиталь в основном на Тониных плечах. Умирает страдавшая много Мария Даниловна. Так ли, иначе – уже в 1944 году Антонина Александровна перевозит Арсения в Переделкино, где тем летом на даче жили дети.
«Когда мир раскалывается надвое, трещина проходит через сердце поэта», – так написал однажды Генрих Гейне.
V
Поездка в Грузию в 1945 году была настоящим праздником. Кроме переводческой работы были новые встречи, друзья, разговоры, послевоенные застолья. Это была та Грузия, которой сегодня уже нет, как и многого другого из жизни 1945 года, года победы и надежд.
В Грузию Арсения Александровича пригласил поэт Симон Чиковани, тогда первый секретарь Союза писателей Грузии. И хотя время было трудное, гостеприимство друзей не имело границ. Немного отдохнув, Арсений засел за работу – переводы Григола Абашидзе, Георгия Леонидзе, Симона Чиковани и других поэтов. Арсений полюбил Чиковани, его поэзию, высокую культуру этого человека. Они стали друзьями.
В 1967 году Арсений Александрович мысленно возвращается в ту Грузию 1945 года в стихах «Ласточки».
Я в Грузии бывал, входил и я когда-то
По щебню и траве в пустынный храм Баграма,
В кувшин расколотый, и над жерлом его
Висела ваша сеть. И Симон Чиковани
(А я любил его, и мне он был как брат)
Сказал, что на земле пред Вами виноват
Забыл стихи сложить о легком вашем стане.
Тогда же, в 1945-м, через поэзию проходит тень женщины по имени Кетавана, с которой он познакомился в Тбилиси. Проходит легко, грустно, почти неосязаемо, сквозь сетку дождя.
Сеет дождь из тумана,
Капли падают с крыш.
Ты, наверное, спишь,
В белом спишь, Кетавана?
Из цикла, посвященного Грузии
1946 год перевернул всю жизнь страны и надолго отбросил ее назад: в кошмар страха от светлой послевоенной надежды обновления. Арсений Александрович готовил для печати свой первый сборник «Стихи разных лет». Символично, что обсуждение сборника в Союзе писателей состоялось в конце декабря 1945 года. Собрание вел поэт Павел Антокольский, хорошо относящийся к поэзии Тарковского и к нему самому. Выступали Лев Ошанин, Маргарита Алигер и многие другие популярные тогда поэты. Издание было одобрено, и началась работа с Ленинградской типографией. Летом был готов сигнальный экземпляр. Но тут наступил роковой для России август – август 1946 года. Как раз все возвращаются отдохнувшие из отпусков, школьники собираются в школу. Вот тут-то и вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Доклад делал лично товарищ Жданов, первый секретарь Ленинградского обкома партии. Затем последовало постановление о театре, кино, музыке – по всему идеологическому фронту народ построили в ряд по стойке «смирно». Это безумие неизвестно чем бы закончилось (вспомним репрессии конца сороковых годов), если бы не смерть вождя народов в 1953 году.
