И даже проснувшись, он все еще чувствовал, как ему в живот врезается горячий от солнца фальшборт, через который он перевешивался. Зато он совсем не удивился, увидев на пюпитре прогнувшийся поверх Корана лист А4.
Постарайся забыть меня. Ты рожден для жизни, а я для смерти. Мне нет места в этом мире. Но если я не сумела красиво прожить, может быть, я сумею красиво умереть.
Ради всего святого не обращайся в левоохранительные органы – это было бы осквернением тех высоких минут, которые у нас все-таки были.
Ничья Муслимат
Он перечитал это письмо дважды, потом трижды. Затем раскрыл черно-зеленый Коран. Начинался он так.
1. Открывающая книгу
(1). Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
1 (2). Хвала Аллаху, Господу миров
2 (3). милостивому, милосердному,
3 (4). царю в день суда!
4 (5). Тебе мы поклоняемся и просим помочь!
5 (6). Веди нас по дороге прямой,
6 (7). по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, –
7. не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших.
Андрей ощутил тоскливое предчувствие, что не сумеет здесь найти разгадку, какая сила овладела его возлюбленной: если даже эта разгадка где-то там и таится, он все равно не сумеет ее распознать. Он был не слишком высокого мнения о своем уме и до сих пор не особенно переживал по этому поводу: ему казалось, есть вещи поважнее ума. Но сейчас он почувствовал мучительное раскаяние, что никогда не пытался выучиться каким-нибудь хитроумным штукам, которые сейчас, может, и пригодились бы!
Следующая главка начиналась еще более загадочно:
Почему корова? Он перевернул страницу и прочел, уже не замечая цифр:
«Наложил печать Аллах на сердца их и на слух, а на взорах их – завеса. Для них – великое наказание!
И среди людей некоторые говорят: „Уверовали мы в Аллаха и в последний день“. Но они не веруют.
Они пытаются обмануть Аллаха и тех, которые уверовали, но обманывают только самих себя и не знают.
В сердцах их болезнь. Пусть же Аллах увеличит их болезнь! Для них – мучительное наказание за то, что они лгут».
Сердце Андрея захолонуло – а ну как это про нее?.. Конечно, она никогда не лжет намеренно, но здесь же и говорится о тех, которые обманывают самих себя…
А вот и еще: «А когда говорят им: „Уверуйте, как уверовали люди!“ – они отвечают: „Разве мы станем веровать, как уверовали глупцы?“».
Нет, она точно не станет верить как все прочие, не из такого теста она родилась, да и не из теста она вовсе, а из света и воздуха!
Андрей раскрыл книгу наугад – богобоязненным там были обещаны сады, где внизу текут реки, – они там пребудут вечно.
Нет, это не для него. Он не понимал, как можно блаженствовать, если у тебя нет никакого дела. Если бы он даже встретил в раю свою бедную любимую девочку – ну, и на сколько лет хватило бы их счастья? На год, на два? А ведь впереди была бы веееееееееееееееееееееечность!..
Нет, без общего дела любые отношения зацветут, как застоявшаяся вода в трюме…
Он написал заявление об уходе, а потом отработал полную смену – сколько можно кидать людей!
Дома же он набрал номер ее мобильного телефона, и тот заиграл под диванной подушкой. От нечего делать он начал смотреть, кому она звонила, и наткнулся на знакомое имя: Зульфия Обручева.
Ее голос был таким нежным и сострадательным, что у него впервые за много лет навернулись слезы. А то он как-то окаменел в бесконечном ожидании чего-то непоправимого. Конечно, вы можете зайти, говорила она, посидим, выпьем чайку, все хорошенько обсудим…
Она говорила с ним как мама с ребенком, и оттаявшее сердце сжалось, что он так давно не бывал у стариков на Рессорной, только слал бабки да отписывался, что его бросают из рейса в рейс. Но решись он их навестить хоть на три дня, он бы извелся, каждую минуту представляя, что она там еще сотворит без присмотра, а они бы изводились, не понимая, что такое на него нашло. Да и сейчас как им покажешься – щеки ввалились, желваки окаменели, глаза горят безнадежным мрачным огнем… Это ж для них будет тихий ужас.
«Рассвет» был затерян среди унылых блочных коробок на улице Дерюченко и походил на серую авторемонтную мастерскую без вывески. Но на беззвучный звонок коричневая стальная дверь немедленно открылась. Зульфия под своим хиджабом цвета лилового подснежника оказалась еще более милой, чем ее голос, что с женщинами бывает чрезвычайно редко. У нее было совершенно русское доброе лицо с чуть заметными материнскими морщинками у очень светлых, почти светящихся глаз.
– Легко нас нашли? – дружески, словно они были двадцать лет знакомы, спросила она. – Мы на всякий случай вывеску не вешаем из-за скинхедов.
В прихожей на цветном коврике стояли две пары пляжных пластиковых тапочек, и он с тревогой сообразил, что нужно разуться, а в целости своих носков он не был уверен, поскольку следил за ними сам. К счастью, носки оказались в приличном состоянии, и он поспешил влезть в холодные тапочки, дабы показать, что умеет уважать чужие обычаи.
Однако Зульфия смущенно сказала, что тапочки эти только для туалета, у них принято различать чистое и нечистое.
– Вы не бойтесь, у нас везде ковры, не простудитесь, – ободрила его Зульфия, и он заторопился сообщить, что совершенно не боится никакой простуды.
Идти действительно пришлось исключительно по коврам через большие комнаты, обставленные скромно, но чисто. Первая из-за ярких пластмассовых игрушек была похожа на детский сад, вторая из-за школьной доски – на классную комнату. Странно было видеть нездешние узоры арабского письма написанными мелом неумелой рукой.
В обычном канцелярском кабинете (только книги на полке стояли непривычные: Аль-Бухари Сахих, «Сады праведных», «Поминания Аллаха», «Права человека в исламе»…) Зульфия усадила его в кресло за стеклянный журнальный столик и в своем просторном лиловом облачении принялась его потчевать – ставить электрочайник, заваривать пакетный чай в цветастых чашках с блюдечками, расставлять чашки, подвигать ему вазочку с простеньким печеньем… Он и забыл, сколько теплоты может излучать самая незатейливая женская забота, и ему хотелось, чтобы она хлопотала и хлопотала, а что-то обсуждать – глядя на нее, он окончательно понял, насколько дела важнее слов.
И тоже не слова, а звучание ее голоса убеждали его, что она верит в то, что говорит. Уютно расположившись в кресле напротив, не притрагиваясь к своей чашке, она объясняла ему, какое это несчастье, что Муслимат не хотела по-настоящему вчитаться в суры Корана, тогда бы она избавилась от своей нетерпимости, ведь в Коране ясно сказано, что если бы пожелал Господь, то все люди уверовали бы, мы не делали тебя хранителем их, говорил Всевышний, и ты над ними не надсмотрщик, призывай к вере в Аллаха с мудростью и добрым словом, не ругай их богов, иначе они будут ругать твоего…
