— У вас, Лариса, еще уйма времени, а мне нужно спешить. Жалко каждый бесцельно прожитый день. Вчера и сегодня я вас не видел. Дни пропали.
Это было нелегко, но я простилась, строго наказав ему бороться с простудой, пить лекарства и ни в коем случае не разговаривать. Положив трубку, я заметила, как бешено бьется сердце. Вот как может изменить жизнь пятнадцатиминутный разговор.
Мир за окном тоже неузнаваемо изменился. Теперь там царили радость и покой. И я заявила удивленной Лапе:
— Вот что, подружка, идем в магазин! Купим что-нибудь вкусное, экзотическое. Когда явится Родион Петрович, мы угостим его крабовым салатом, свежей зеленью, ананасом. Про тебя я тоже не забыла. Ты получишь не только собачий корм, но и свежую говяжью косточку. Не верю я в эти заморские сухие корма.
Каждый вечер сижу на крыльце нашей маленькой дачки и смотрю, как угасает день. Лето нынче как запоздалый гость. Уже сентябрь на исходе, а солнце сияет и слепит, как в июле. Но лес вдалеке за рекой уже пожелтел, поникли последние цветы у меня на клумбе.
Я больше не боюсь времени. Пускай бегом бежит, мне все равно. Но все-таки жалко лета, когда теперь снова его дождешься. Вот и куртку приходится набрасывать на плечи, хотя на улице еще тепло. Но близкие только и делают, что деспотически меня оберегают. Твердят с утра до вечера — не простудись, не оступись, не волнуйся. Как они мне надоели!
У меня замечательный наблюдательный пункт. Вот на проселочной дороге показались две уныло бредущие фигуры. Люська с Володей. Ходили по грибы, но не похоже, чтобы полные корзины оттягивали им руки. Осень нынче сухая, грибов мало.
Я поворачиваю голову вправо. Оттуда с шоссе должен свернуть наш светлый «жигуленок». Лапа тоже вытягивает острую мордочку к воротам. Ей передалось мое ожидание, нетерпение, досада. Но ждать долго она не в силах. Вот уже весело скачет на своих трех лапах в огород и дальше, между кольев забора к соседям. Там у нее подружка, кудрявая дворняжка Рита.
Наконец доползли Люся с зятем. Лица усталые, сердитые. Наверное, опять всю дорогу ругались. Регулярные их ссоры мне очень не нравятся. Давно собираюсь поговорить с Люськой серьезно. Володька торжественно демонстрирует мне десяток разномастных грибов на дне корзин.
— На супчик хватит, — снисходительно бросаю я, мельком заглянув в корзины.
Володьку обижает мое равнодушие. Грибы его страсть. Он готов целый день шнырять в кустах, как гончая, по запаху выискивая коричневые, желтые и красные шляпки.
— Какой супчик! Я сейчас вам сделаю грибницу, поджарю с картошечкой.
Он уносит свое сокровище — мыть, чистить, резать. А сестра устало опускается рядом со мной на скамейку. Лицо у нее серое, равнодушное, она не любит природу, и мысли ее сейчас далеко: офис, дела, которые закрутятся с понедельника. А дача, грибы — это дань семье и традициям.
— Вот смотри — скоро семь, а его нет. — Я протягиваю Люсе левую руку с часами. — Даже в субботу дежурства. Даже выходные он не может спокойно провести с семьей.
— Он ведь не чиновник, а доктор. Значит, что-нибудь важное задержало — больные или консилиум. — Люська старается разговаривать со мной терпеливо, как с ребенком.
— Ну и что ж, что доктор! — не унимаюсь я. — У нас почему-то доктора никогда не принадлежали себе и своим семьям, а считались общественным достоянием больных, соседей, знакомых. Доктора можно поднять среди ночи по пустяку, вызывать с дачи в воскресенье…
Никогда не думала, что быть женой врача — такая тяжкая и беспокойная доля. Родиону не давали покоя ни на даче, ни дома, ни днем, ни ночью. У кого-то кололо в боку, кто-то клянчил лекарства, самые настырные требовали внимания и утешения.
Я уже начала беспощадную борьбу с ходоками, потихоньку-помаленьку отваживаю их от дома. И вообще я буду женой-стервой, оберегающей простофилю-мужа от надоедливых просителей. Родион сам виноват: безропотно подставляет шею. А народ чует таких донкихотов за версту и норовит на подставленную шею усесться.
— Успокойся! Твое сокровище вот-вот прибудет, — уговаривает меня Люся. — Ты просто ревнуешь его ко всем: к работе, друзьям, родственникам и больным.
Какая глупость! Я возмущенно пожимаю плечами, и мы надолго замолкаем, глядя на дорогу. Она по-прежнему пуста. Тихо. Только с реки доносятся детские крики и визги, заливистый собачий лай. Мне кажется, что минута самая подходящая для сокровенной беседы между родными сестрами.
— Вы снова ругались с Володей? — спрашиваю я.
— Не твое дело! — резко обрывает Люся.
— Нет, мое! И он прав. Он тебя обязательно бросит, вот увидишь, если ты в ближайшее время не образумишься. Где ты найдешь такого мужа?
Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь стану учить уму-разуму старшую сестру! Я сама собиралась всю жизнь проходить у нее в ученицах. Как быстро переменились роли.
— Если бы я в двадцать лет вышла замуж за такого, как Володя, у меня сейчас было бы двое или трое детей, — мечтала я вслух. — Ты представь только, у тебя сейчас могли быть почти взрослые дети. И твоя замечательная свекровь помогла бы их вырастить. Нет, ты дождалась, когда тебе стукнет тридцать пять, а свекровь состарится.
— Я ничего не ждала, я просто работала, а дети не входили в мои планы, — с раздражением говорит Люся. — Вернее, входили, но после тридцати. Время пролетело так быстро…
Мне жалко Люсю. Она любит работать. Вот чудачка. Володю она тоже по-своему любит, но роль матери семейства ей отвратительна. Признаю — каждый человек имеет право жить как ему хочется, иметь или не иметь детей. Но все дело в том, что Володя уже несколько лет настаивает на ребенке. А она отвечает: подождем немного, еще год-другой.
— Природа что-то напутала с генами, тебе нужно было родиться мужчиной. — Я искоса разглядываю Люську, словно ищу подтверждение своей догадке, но подтверждения не нахожу. Сестрица — молодая женщина в расцвете красоты и жизненных сил, вовсе не мужеподобная.
Ну а если она все-таки женщина, то должна соответствовать своему женскому предназначению. И сестре, и подругам я не устаю повторять, что для женщины главное — ребенок. Но не все меня понимают. Женщины делают карьеру, мужчины отказываются от роли главы семейства и кормильца, дети становятся непозволительной роскошью.
Как-то Люся мне поведала, что появился новый вид услуг для богатых, деловых женщин, испытывающих отвращение к самому процессу деторождения. Донору, молодой девице, желающей заработать, пересаживают эмбрион клиентки, а через девять месяцев донор рожает ребенка и передает его на руки счастливым родителям.
— Готовенького, понимаешь? — Глаза у сестры радостно блеснули, она всерьез заболела этой бредовой идеей.
— Какая гадость! — воскликнула я, наконец поверив в возможность подобной коммерческой сделки.
Сестра с трудом отказалась от своей мечты, насилу мы с Володей ее уговорили. Но не убедили в том, что это безнравственно. Володька был брезглив, его мутило при одной мысли об этом, так сказать, мероприятии. Я вдобавок опасалась за здоровье ребенка и вполне возможных осложнений.
