Чтобы смягчить неприглядную откровенность этих слов, Варвара Сергеевна погладила мою руку и доверительно заглянула в глаза. В те времена мы были с ней почти сообщницами. Она безумно любила племянника. И я его любила. За полтора года тетка не только смирилась с моим существованием, но заметно ко мне потеплела. Решила, что будущему светилу науки именно такая жена и нужна — преданная, домовитая.
Когда я рассказала об этом Аське, она, кажется, позабыла обо всех своих горестях и радостно вскричала:
— Значит, старуха так тебе и сказала открытым текстом, что ты должна стать нянькой и прислугой ее гениального племянника?!
— Ну, не так грубо! — возразила я. — Просто она считает, что муж должен заниматься наукой, а жена — домом. Это и есть семейная жизнь. Я с ней согласна. И муж у меня человек необыкновенный, талантливый. Такому не жаль посвятить жизнь.
Аська посмотрела на меня чуть ли не с жалостью. В эту минуту в ее глазах я рухнула с пьедестала: домохозяйка и библиотекарша — чему тут завидовать. Отныне ее ревнивое внимание переключилось на другие объекты, незаслуженно и несправедливо наделенные пропиской, мужьями и престижной работой.
Вот и сделала доброе дело, подумала я, глядя вслед удаляющейся Анне. У нее даже походка повеселела. Но на душе у меня все же остался неприятный осадок. Тяжело было расставаться с университетом, с башней, но с каким удовольствием я бы простилась навсегда с некоторыми подружками. Чтобы изредка, раз в три-четыре года, перезваниваться и интересоваться здоровьем и делами. Но не тут-то было. Аська вовсе не планировала расставаться со мной.
В те дни мы только и говорили, что о распределениях и видах на будущее. Задавали друг другу одни и те же вопросы: кто, где, куда? Естественно, мне было любопытно, куда же пристроили родители Лену Мезенцеву. Издалека завидев ее, неподвижную, погруженную в грустные раздумья, я устремилась на «сачок».
— Да, мать нашла местечко. Совсем не то, что мне хотелось, — говорила Лена, с отвращением глядя на догорающую сигарету. — Редактором в «Художественную литературу».
— О, Ленка, это то, о чем я мечтала! — простонала я.
— Да что хорошего? — удивилась она. — Годами читать чужие рукописи, далеко не гениальные. К старости заработать горб и ослепнуть, как крот.
А мне хотелось увидеть живьем хороших писателей и поэтов, жить в мире рукописей и книг.
— И ты полагаешь, наивная, что писатели — интересные люди? — снисходительно усмехнулась Лена. — Не далее как на прошлой неделе один из маститых заехал в гости. Весь вечер жаловался на свои болезни: ревматизм, геморрой, остеохондроз — целый букет. Я чуть с тоски не сдохла. Они разные, но большей частью скучные, пьяницы и скандалисты.
Я всерьез обиделась за писателей. Мы, обыкновенные люди, не смеем их судить. У них дар от Бога. И пускай в жизни они выглядят смешными, неумными, мелочными. Не нашего слабого ума дело. Пишут они не об этом. Они порой сами не знают, что пишут. Их рукой водит некий высший промысел.
Но говорить об этом людям, даже филологам, бесполезно. Настало время завышенных самооценок. Какой-нибудь студентик первого курса филфака или Литературного института не сомневается, что он ничуть не хуже Окуджавы или Битова и, уж во всяком случае, его ждет более яркая слава.
Я не стала спорить с Ленкой, а поведала ей о своей библиотеке. Она рассмеялась:
— Как бы я хотела посидеть два-три года в таком тихом болотце, беседуя со старичками профессорами о литературе и составляя каталоги. Потом уйти в декрет и не возвращаться…
— Ну и мечты у тебя! Так в чем дело — давай махнемся! — предложила я скорее в шутку, чем всерьез.
— Махнулась бы не задумываясь, но маман ни за что не согласится.
Мать Елены когда-то начинала свою карьеру в «Художественной литературе», сначала редактором, потом выросла до заведующей отделом. Но дело не только в преемственности поколений, а в том самом злополучном престиже. Наверное, немалых трудов стоило матери пристроить Елену, отыскать для нее это местечко в издательстве, где все кабинеты, углы и щели забиты до отказа.
Мы с Ленкой пороптали на слепую судьбу: нет бы оделить голодного куском хлеба, а раздетого одежонкой, так все наоборот. А потом, как всегда, перешли к личным делам. Раньше Мезенцева жаловалась на тиранство родителей, особенно матери. Теперь вот уже полгода я слышала только негодующие рассказы о легкомыслии и никчемности мужа Алика. Ленка даже объединилась одним фронтом с матерью против этого чужака в их доме.
Типичные претензии недовольной жены: равнодушие и невнимательность, нежелание и неумение решать финансовые и квартирные дела, отсутствие по неуважительным причинам, бесконечные вечеринки у друзей и так далее.
Выслушивая Лену и сочувствуя, я думала про себя: а каким еще мужем и отцом семейства может быть бедный Алик, обреченный до пятидесяти оставаться подростком? Единственный маменькин сын, единственный обожаемый внук, не знавший смолоду ни трудов, ни забот. Ему бы такую жену, как моя Люся, или совсем простую девушку, мечтающую об интеллигентном муже и домашнем очаге.
Разве мог этот младенец сравниться с моим мужем, умницей, талантищем, настоящим мужчиной!
Осенью началась моя трудовая деятельность. На целых полтора года я попала если не в болото, то в уютный, тихий омут. Работа отнимала мало времени, в основном я тратила целые дни на личную жизнь и на дела мужа, его диссертацию.
Вставала поздно и на цыпочках отправлялась к себе на кухню, чтобы не потревожить Игоря. Он с восьми утра уже сидел за письменным столом, читал, конспектировал, набрасывал план доклада или лекции. Я делала на кухне зарядку, принимала контрастный душ, потом готовила моему труженику овсянку или омлет. Мы вместе завтракали и обсуждали перспективы на грядущий день — Игоревы перспективы, у меня их не было. Он часто выступал на конференциях, семинарах в университете и Библиотеке иностранной литературы. Ученый мир очень любит заседать. Я всегда присутствовала на его выступлениях. Скромно сидела где-нибудь в последних рядах, как и полагается жене великого человека.
После завтрака Игорь снова садился за стол, он словно прирос к столу. А я готовила обед. Папа учил меня хозяйничать рационально, не стоять каждый день у плиты, а варить на три-четыре дня борщ, щи, жарить целую кастрюлю котлет. Но если был готов обед, то собиралась стирка.
В полдень я спохватывалась и вспоминала о службе. Тетушка оказалась права: наша снисходительная заведующая не замечала, что к открытию являлись не обе ее подчиненные, а только одна.
Да и зачем было замечать? Все равно утром в зале сидело два-три человека. Всего в читалке работали три молодые девицы, одна из них я. Мы сами обдумывали свой скользящий график работы.
Днем, пока народ не привалил, пили чай, болтали. Я очень много читала в эти библиотечные месяцы. К вечеру собирался читающий народ, но мы, проворно наделив их книгами, отправляли в зал. Даже стыдно вспоминать, насколько мы были не перегружены работой. Лена Мезенцева просто стонала от зависти, когда я описывала ей тихую обитель. И технари оказались замечательными людьми, интеллигентными, начитанными.
