Морская погоня с попутным ветром – долгое дело, и у меня было немало времени на размышления, пока мили проносились мимо. В открытых водах, протянувшихся между моим домом, южными островами и материком, было холодно. В каюте лежала длинная куртка без рукавов, сделанная из трех сшитых овечьих шкур с вывернутой наружу шерстью. Я надел ее и затянул ремнем, чтобы она сидела плотнее. Запах овечьей шкуры напомнил мне дом. Как и шапка, которую я натянул на уши. Бар сшила ее из старого свитера, который мы нашли в закрытом пластиковом пакете в одном из домов на Эрискее прошлым летом. Пряже было больше века, и чтобы она не распадалась, Бар пришлось обметать ее столько раз, что стежков было не меньше, чем в самом свитере. Но в каждой нитке ощущалось ее присутствие, и теперь я не чувствовал себя таким одиноким. Я видел, как кропотливо Бар шила шапку целый месяц зимой, и тайно мечтал носить ее. Потом она неожиданно подарила ее мне, словно это было пустяком.
«Тебе нужна шапка», – беспечно сказала она. Вот и все. Но в тот момент и, по правде говоря, еще долгое время после, это значило для меня очень многое. Бар мало говорила, зато много делала. Ее поступки говорили за нее. Это согревало меня не меньше, чем сама шапка.
Мысли о Бар заставили меня вернуться в каюту и взять леску для ловли скумбрии. Кто знает, сколько продлится мое путешествие. Бар сказала бы, что в голоде нет никакого смысла.
Схватив леску, я почувствовал резкую боль: один из крючков глубоко вонзился в мой палец.
Оставалось лишь стиснуть зубы и достать свой «Лезерман». Он и мои собаки всегда были со мной. «Лезерман» был ценной находкой: маленький длинный прямоугольник из гладкой нержавеющей стали разворачивался в пару плоскогубцев и кусачек, ножи, лезвия пил, отвертку и другие полезные инструменты, спрятанные в рукоятке. Я нашел его в сгнившем бардачке автомобиля на Эрискее. Потрясающе полезная штука. Ругая себя за глупость, я протолкнул крючок сквозь палец до тех пор, пока его зазубрины не вышли из кожи, и обрезал их кусачками. Затем я смог вытащить крючок, не поранив себя еще больше.
Когда я наконец разобрался с крючком, впереди появились смутные очертания двух островов, и я бросил леску за борт. Мне приходилось следить краем глаза за красными парусами вдалеке, которые неожиданно стали камуфляжными на фоне приближающейся земли. Когда между островами, разделившими длинный массив земли пополам, показался разрыв, в ведре у моих ног лежало тринадцать выпотрошенных рыбин, и мои руки были в крови от работы.
На берегу острова находился старый маяк, и в тот момент я понял, что впервые заплыл так далеко на юг. Остров на другой стороне был еще одной Баррой, местом, куда не следовало соваться. Однажды мы добрались сюда, надеясь найти рабочие запчасти для двигателя в разрушенной череде ветряных мельниц на северном берегу острова. Но море внезапно потемнело от трупов тюленей. Их было около тридцати. Мы почувствовали их раньше, чем увидели, и сразу после этого папа развернул лодку обратно в сторону дома, сказав, что море здесь прокисло. Больше мы сюда не возвращались.
Когда это произошло, я был ребенком и с нетерпением ждал ту экспедицию. Я думал, что вернусь домой с необычными находками, возможно, найду что-нибудь в маленькой деревне в восточной части острова. Но вместо этого я вернулся домой с чем-то незнакомым – воспоминанием о страхе, который мелькнул на лице моего отца, прежде чем он догадался скрыть его от нас.
Теперь море не выглядело прокисшим, раздувшихся трупов тюленей не было. В воздухе пахло свежестью, и ветер набирал силу. Уже темнело, когда я принял роковое решение. В тот момент оно казалось ерундовым, лишь вопросом навигации, лучшим способом проплыть лежавшую впереди лагуну без захода на мель. Я впервые собирался пересечь южную границу своего мира.
Где-то в моей голове внутренний голос сказал, что я еще могу повернуть назад. Я посмотрел на Джипа и подумал о Джесс. Они оба были сильными, но Джип всегда был немного сдержанным, пусть и разрешал другим гладить его и спал у меня под боком зимними ночами. Джесс отдавалась другим полностью. Она виляла хвостом чуть-чуть быстрее, всегда бежала на шаг впереди Джипа, когда мы возвращались из экспедиций, и собаки встречали нас на пляже. Голос в моей голове предположил, что именно из-за доверчивости Брэнду удалось украсть ее. От мыслей о доброте Джесс у меня на глазах выступили слезы, поэтому я велел голосу замолчать и начал высматривать мелководье и рифы в приближающемся незнакомом переходе. Сосредоточившись на этом деле, я незаметно для себя миновал знакомые границы нашего мира.
В заливе между Коллом и Тайри все изменилось. Небо потемнело, и ветер, дувший в спину, сменил направление и стал опаснее. Словно почувствовав, что невидимая граница осталась позади, Джип свернулся клубком на скамье рядом со мной. Он не закрыл глаза, а просто положил голову на лапы, вздохнул и грустно уставился в стену напротив. Его взгляд немного удручал, но дружеское тепло, исходившее от его тела, приободрило меня.
«Добрая надежда» ровно плыла по мощным волнам регулярного Атлантического течения, но без защиты в виде барьерных островов движение лодки изменилось. Она замедлилась, и вода вокруг нас превратилась в тошнотворный ветряной круговорот. Бо2льшую часть дня видимость была хорошей, но теперь по другую сторону островов нас ждало несколько дождевых шквалов. Спустя пять минут мы оказались под проливным дождем, словно возникшим из разреженного воздуха. Он начался внезапно, и я едва успел накинуть дождевик поверх куртки. Джип спрыгнул со скамьи и, скользя по полу, ушел в каюту. Там он устроился на рыбной сетке так, чтобы видеть меня сквозь узкий люк.
По другую сторону от шквала видимость прояснилась, и я увидел, что красные паруса скрылись в более сильном дожде. Я снял капюшон дождевика, с которого сочилась вода, и уставился в темноту. Я знал, что лодка была там – на какое-то время я потерял ее из вида, но Брэнд вряд ли бы успел скрыться от меня. И все же отсутствие красных парусов встревожило меня.
Теперь, оглядываясь назад, я не мог поверить, как глупо вел себя из-за гнева. Кроме споров с семьей, которые были для нас такими же естественными, как вода для рыбы, я ни разу не сталкивался с человеком, который желал мне зла. Решение взять пистолет означало, что в глубине души я осознавал возможную опасность, но лук и стрелы всегда были со мной, как телефон в твоем перенаселенном мире. Подстрелить кролика быстрее, чем расставить ловушку, если тебя застал голод вдали от дома. Мы привыкли добывать пищу с помощью этого вида оружия.
Потеря красных парусов из виду встревожила меня, зато заставила выйти за пределы привычного мышления. Мне пришлось обдумать другие возможные пути предстоящего будущего. Хотя последним, что я помнил о Брэнде, была его приводящая в ярость улыбка, я заставил себя подумать, что он мог навредить мне. И все же я сомневался в этом. Если бы Брэнд был одним из монстров, о которых я прочитал так много историй, он бы легко убил нас ночью. Вместо этого он ограбил нас и удрал, пока мы спали. Значит, он был вором. Но не убийцей. Но вором, который мог проявить жестокость.
Как оказалось, пускаться в погоню без хорошего плана очень глупо. Почти так же глупо, как считать себя достаточно умным. Будь я умнее, я бы вернулся домой или подошел к лодке Брэнда как можно ближе, чтобы поговорить. А потом пристрелил его. Я не собирался сдаваться. Но я не считал себя убийцей.
