Она не думала, что может рассмеяться в такое время, что смех прорвется через морок депрессии, но уголки ее губ сами собой поползли вверх.
Он изобразил ее энергичной, с широко раскрытыми глазами, с преувеличенными грудями и бицепсами, выпирающими из пижамы, с развевающимися от невидимого ветра волосами, с широкой и яркой улыбкой. В руке зажата походная кружка, от которой поднимается тонкая струйка пара.
— Да, ты забавный парень.
Отложив блокнот, она отправилась на поиски забавного парня.
Открыв дверь спальни, Силла услышала скрежет. Стекло — нет, осколки кафельной плитки, решила она, — по пластику. Она направилась к хозяйской спальне, толчком распахнула дверь и подошла к открытой двери ванной.
Он нашел рабочие перчатки, отметила она, а также маленький совок и несколько пустых ведер из-под сухой штукатурки. Два ведра были заполнены осколками плитки. Видеть методичную уборку последствий вандализма оказалось для нее тяжелее, чем она думала.
— Ты теряешь свою репутацию сони.
Он выбросил очередную пригоршню осколков и выпрямился.
— Ты сломала всю мою жизнь, — он внимательно вглядывался в ее лицо. — Как кофе?
— Замечательный. Спасибо. Ты не обязан это делать, Форд.
— Я ничего не понимаю в строительстве, но хорошо разбираюсь в уборке.
— Тут не обойдешься двумя ведрами и совком.
— Да, я это понял. А еще я понял, что должен заняться делом, потому что пребывание с тобой в одной постели дождливым воскресным утром меня… возбуждает.
— Ты это так называешь?
— В приличном обществе, — его лицо оставалось серьезным.
Она кивнула и подошла ближе, чтобы рассмотреть трещины и сколы на стеклянных панелях стены. Ей нравились узоры на стекле и то, как оно пропускает через себя свет. Она хотела покрасить стены в серебристый цвет, чтобы они подчеркивали сверкание хромированных кранов. Ее стильный оазис и, возможно, дань уважения старому Голливуду.
Корням ее корней.
— Я еще не знаю, что буду делать. Я правда не знаю, хочу ли я все это восстанавливать. Хочу ли я вести войну, которую мне кто-то объявил. Я приехала сюда не для того, чтобы вести войны. Я хотела что-то построить — для себя и для нее. Может, что-то перенять от нее. Но знаешь, когда в фундаменте появляется трещина, все рушится.
— Не рушится, Силла, а его разрушают. Это разные вещи, — он склонил голову набок, затем в другую сторону, подчеркнуто внимательно разглядывая ее лицо. — Не вижу тут никаких трещин.
— Она была наркоманкой, алкоголичкой. Возможно, ее сделали такой, эксплуатировали, использовали. Потакали и баловали. Я знаю, как это бывает. Не на ее уровне, конечно, но достаточно, чтобы понимать, чем это было для нее. Я могла бы строить где угодно, но сделала сознательный выбор и приехала сюда. Этот дом — одна из причин. А еще моя травмированная психика и необходимость доказать, что я сама чего-то стою. Все вместе.
— Это убедительные причины, — он пожал плечами в своей непринужденной манере. — Tы остаешься, ты убираешь. Ты строишь. Это твоя жизнь.
Она покачала головой.
— Ты и представить себе не можешь, как мне плохо.
— Могу догадываться. Ну а ты сама? Ты хоть знаешь, какая ты сильная?
Разве она могла противостоять этой прямолинейной, упрямой убежденности?
— Моя сила поколеблена.
— Может, тебе нужна поддержка?
— В виде еще одного кофе?
— Сытный воскресный завтрак, — он стянул рабочие перчатки и бросил на крышку унитаза. — Ты не обязана определять свою дальнейшую жизнь именно теперь, или сегодня, или завтра. Почему бы не устроить себе выходной? Не торопись. Давай отдохнем сегодня. Возьмем Спока, который где-то снаружи гоняется за своими кошками. Поедем в кафе есть оладьи, сходим… в зоопарк.
— На улице дождь.
— Он не может идти вечно.
Она внимательно посмотрела на него — на спокойную улыбку, на ласковые, терпеливые глаза. Он заботится о ней. Оставил ей кофе и рассмешил, когда она еще наполовину спала. Слушает ее жалобы и не требует ничего взамен.
Он верит в нее, причем так, как никто никогда не верил, даже она сама.
— Конечно, не может, правда? Он не может идти вечно.
— Поэтому одевайся, и мы пойдем загружаться углеводами, а потом посмотрим на обезьян.
— Оладьи — это звучит заманчиво. После.
— После чего?
Силла улыбнулась, взялась за отворот его рубашки и прочла легкую тревогу в его глазах.
— Возвращайся в постель, Форд.
— Силла…
Она повлекла его за собой.
— Это только mы. В данный момент в моей голове больше ничего нет. И я хочу этим воспользоваться.
— Хорошо, — он взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы.
— Отличное начало, — сказала она, когда ее голова перестала кружиться.
— Я не планировал этого. — Он подхватил ее на руки и понес в спальню. — Но я могу проявить гибкость.
— И я, — ее улыбка была медленной и нежной.
— О боже.
Засмеявшись, она обвила руками его шею и прижалась губами к его губам. Только мы двое, подумала она, падая вместе с ним на кровать. Все остальное потом. Только они и музыка дождя. В теплом ленивом свете на смятой постели она позволила себе забыть обо всем и отдать себя на волю чувств. Застонав, она сорвала с Форда рубашку и обвила его ногами.
Он не мог оторваться от ее губ — от их вкуса, мягких вздрагиваний. Ямочка на нижней губе приводила его в восхищение. Он мог бы часами наслаждаться сексуальными прикосновениями ее языка, ласкавшего его язык.
Но это было далеко не все. Его манил грациозный изгиб ее шеи и округлость щеки, а гладкая кожа под подбородком обещала бесчисленные наслаждения. Его губы исследовали все эти места, прежде чем снова соединиться с ее губами. А когда его язык скользнул под хлопок пижамы и Силла застонала, его ждала еще большая награда.
Он начал поднимать ее пижаму, мучительно медленно, дюйм за дюймом, нежными, как прикосновение бабочки, пальцами, и посмотрел ей в глаза.
Ее сердце рассыпалось на осколки. Тело затрепетало.
— Ты здорово это умеешь.
— Оно стоит того… Я много наблюдал за тобой. Взглядом художника, — его взгляд скользнул вниз, пальцы начали ласкать ее грудь. — И много думал о тебе.
От его прикосновений по ее телу прокатывались волны дрожи.
— Представлял, как ласкаю тебя. Смотрю на тебя. Чувствую, как ты вздрагиваешь под моими руками. Ты стоила того, чтобы ждать.
Он снова приблизил свои губы к ее губам и поцеловал. Затем опустился на нее. Жар распространялся от тех мест, где соприкоснулись их обнаженные тела, удары сердца гулко отдавались в ушах. Губами и ладонями он ласкал ее трепетавшее тело.
