– Вы, Антон, всех гуру считаете жуликами?
– «Говорящий не знает, знающий не говорит», – процитировал я.
– Хорошо сформулировали.
– Это Лао-цзы, – и этот не ловит цитат, что ты будешь делать.
– То есть вас его учение не впечатлило?
– Миллион первый способ разделить людей на элиту и быдло? Нет. Мне всегда были малоинтересны все эти буддо-солипсистские загоны: «Ум есть страдание, но нет того, кто страдает, и ума тоже нет…» Бессмысленный умственный онанизм, где, в полном соответствии с концепцией, нет ни того ума, который дрочит, ни того члена, который дрочат. Способ извернуться внутри себя так, чтобы взглянуть на мир из собственной жопы. Нетрудно догадаться, что увиденное вас не порадует, так стоит ли проделывать этот гимнастический опыт?
– Любопытно… – повторил Александр Анатольевич. – А вы что делали после эфира?
Проводив Аполлиона, которого мне все время хотелось назвать Аполлинарием, я запустил музыку и вышел в аппаратную, где все еще сидел с открытым ртом впечатленный Чото.
…Пошел в магазин, купил себе брошюру
Даже у моей козы есть гуру
Я, я, я ушел в тонкий мир с головой…—
пел в эфире Гребенщиков.
– Кофе свари, жертва ментальной клизмы, – сказал я ему раздраженно.
– Ничего себе… – сказал мой ассистент. – Во мужик загоняет! Антон, это правда? Ну, что вокруг пуклы? Сижу теперь и думаю – а я-то кто?
– Чото, блин, у тебя голова зачем? Напоминаю – во-первых, чтобы в нее пить, во-вторых, чтобы из нее говорить. Не пытайся использовать устройство не по назначению.
– Не, а если серьезно…
– Если серьезно, Чото, этот высерок элито-солипсизма ничего нового не придумал. «Мир существует в моем сознании, я один весь такой существующий». Лечится мануальным воздействием в челюстно-лицевой области, возвращающим пациента в плоскость реальности. Требуется?
– Нет-нет, спасибо, я все понял… – Чото нервно отодвинулся и пошел варить кофе, но по заторможенности движений я понял, что загрузка его процессора все еще в красной зоне. Ну ничего, Чото – парень стойкий, с мозгом маленьким, но упругим. Остаточные деформации в нем быстро пройдут.
А мне предстояла встреча, которой хотелось бы избежать, но нельзя. Меня пригласил для беседы Анютин папа.
Анюта уже представляла меня своим родителям. Унизительная, неловкая, болезненная для всех сторон процедура – эти представления.
«Дорогие родители, это Антон, он меня трахает. – Здравствуйте, я Антон, и я трахаю вашу дочь. – Привет, Антон, мы тебя ненавидим за то, что ты трахаешь нашу дочь, но будем делать вид, что очень тебе рады, потому что так принято. Пожалуйста, быстро выпивай свой чай и проваливай, чтобы мы могли спокойно обсудить, как сильно ты нам не понравился и насколько наша дочь достойна лучшего».
Да мать вашу, никто не любит ебырей своей дочери! Ты ее растил, воспитывал, ночей не спал, в садик на плечах таскал, в школу на собрания ходил, подростковые истерики терпел, за учебу платил, а потом приходит на все готовое какой-то хмырь и в твою доченьку-красавицу-умницу-принцессу писькой тычет. Кому такое понравится? Да я б вообще убил!
С учетом общей паскудности ситуации, ее родители держались очень даже неплохо. Мама – довольная судьбой домохозяйка. В свои, предположительно, сорок пять она была красива поздней зрелой красотой ухоженной спокойной женщины, живущей без стрессов. С учетом поговорки «Хочешь узнать жену – посмотри на тещу» я хоть сейчас готов просить руки. Жаль, что у Анюты на руки совершено другие планы.
Мне показалось, впрочем, что с матерью она не очень близка, а вот отца действительно любит. Папина дочка. Папа – кадровый офицер, бывший военный, теперь зампрокурора области. Так что, по местным меркам, Анюта моя – «дочь кого надо» и хорошая партия для подрастающих региональных элитариев. На их фоне приблудный радиодиджей со съемной квартирой и небольшой зарплатой выглядит несколько менее удачной партией. Тем не менее отец ее встретил меня без лицемерного радушия, но и без враждебности. Покивал, поздоровался за руку, дурацких вопросов про «ваши дальнейшие планы на остаток жизни» не задавал. Адекватный, в общем, человек, хоть и зампрокурора. Познакомились, соблюли социальный ритуал, вопрос исчерпан. Не знаю, что там они говорили дочке после моего ухода, но категорического запрета «Чтоб ноги его в нашем доме не было!» не последовало, а значит, все обернулось не так уж плохо. И тут вдруг приглашение на беседу. К чему бы? Папа созрел шугануть бестолкового любовничка, чтобы не портил дочери жизнь? В общем, ничего хорошего от этой встречи я не ожидал.
С Анютиным отцом мы встретились в кафе в центре. И он был в форме, что не очень-то располагало к позитиву. Со мной пришел разговаривать не просто отец моей девушки, а работник прокуратуры – в синем казенном мундире с погонами, как у полковника, и щитами-мечами в петлицах. Хреновое начало.
Фуражка его лежала на столе рядом с тарелкой, а сам он спокойно наворачивал борщ.
– Присаживайся, Антон, – указал он мне жестом на стул. – Закажи себе поесть.
– Да я как-то…
– Закажи непременно, – настаивал он, – тут хорошо готовят.
Я неохотно взял меню и ткнул в него пальцем почти наугад, показав подскочившему официанту на какую-то картошку с мясом.
– Извини, что я при параде, – сказал зампрокурора, – но день выдался очень суетливый, никак не успевал переодеться. Сейчас быстренько пообедаю и опять на работу.
Мне стало немного легче. Анютин папа был поджарый, крепкий, гладко выбритый мужчина лет пятидесяти, почти полностью седой, с правильными породистыми чертами лица. В его облике и поведении было что-то неистребимо-военное. Слуга царю, отец солдатам. И что его понесло в такой гадючник, как прокуратура?
– Видишь ли, Антон, мы с женой сегодня уезжаем. Я – в командировку, жена – со мной за компанию. В шесть часов вечера самолет.
– Счастливого пути, – сказал я вежливо.
Официант уже нес мой заказ.
– Не буду скрывать, – сказал официант, не прекращая есть, – я использовал служебное положение, чтобы узнать о тебе побольше.
Я хотел было возмутиться, но официант как раз выставил передо мной тарелку с едой и стакан с соком. Скандалить при нем было неловко, кроме того, я с самого начала ничуть не сомневался, что так и будет. На его месте я бы тоже не удержался.
– Я прошу извинения, – сказал он без малейших сожалений в интонации, – но родительский долг меня отчасти оправдывает.
Я пожал плечами и начал есть, показывая, что скандала по этому поводу не будет. Вкуса не чувствовал совершенно и до сих пор не уверен, что именно мне тогда принесли.
– Вы, Антон, неплохой человек, – соизволил признать папаша, отложив ложку, – целеустремленный, неглупый и храбрый. Вас положительно оценивают.
