Бывать в Восьмом ему приходилось редко. Его клиенты обычно происходили из Девятого, где услуги мерценария пользовались определенным спросом, по крайней мере в старые времена. В Восьмом мерценарии постепенно становились редкостью, как на прочих планетах Консорциума. Здесь просто не было проблем, которые решить мог лишь мерценарий, а с бытовыми мелочами вполне неплохо справлялись местные воры, вымогатели, телохранители и убийцы.
Маадэр, поглядывавший в окно чтобы отвлечься от боли, подумал, что татуировка мерценария здесь выглядит так же нелепо и странно, как пиратская — в центре старого Лондона, или татуировка узника Дахау в рейхсканцелярии древней Германии. Это был не его город. Чужая вода, в которой плавают другие рыбы, привычные к иному корму. В последнее время он ощущал себя здесь скованно и неудобно — как рыбешка, бултыхнувшаяся из океана в глубокую отстоявшуюся пресную лужу.
Боль достигла того предела, когда перед глазами ползут, перетекая один в другой, зеленые и фиолетовые круги. Маадэр потянулся за контейнером, но внезапно, еще не успев его коснуться, почувствовал облегчение. Боль не исчезла, но сделалась мягче — как будто кто-то прикрыл обнаженные, звенящие от напряжения нервы толстой и плотной тканью. Маадэр едва не застонал от удовольствия.
«Спасибо, Вурм, — сказал он мысленно, — Я знал, что в твоем крошечном теле бьется большое и доброе сердце».
Вурм рассмеялся, и от его смеха в затылок точно вонзили две сотни крошечных серебряных булавок.
Спустя немногим более получаса Маадэр покинул автобус. Улица, на которой он оказался, не выделялась ничем примечательным среди прочих улиц Восьмого, но из-за обилия стекла и пластика Маадэр ощутил небольшой приступ дезориентации, похожий на тошноту. Дома здесь были слишком высокими, куда выше, чем привычные ему, их причудливые ребристые формы напоминали ему силуэты каких-то чудовищных кристаллических полупрозрачных растений. В своем потрепанном плаще он должен был выглядеть тут по меньшей мере неуместно.
Однако нужный дом он нашел сразу. Ему приходилось здесь быть, хоть и достаточно давно. Тогда, несколько лет назад, он не думал, что ему придется переступить порог вновь.
Небольшой двухэтажный особняк выглядел опрятным и ухоженным, не очень выделяясь среди своих гигантских собратьев. Но дверь, хоть на первый взгляд это и не было заметно, кто-то успел укрепить листовой сталью, а также смотровым глазком, скорее всего перископической конструкции. Кто-то, кто еще не успел расслабиться в мягком климате Восьмого.
Маадэр по привычке постучал, хоть здесь и была кнопка звонка. Он старался обходиться без помощи электрических устройств там, где это было возможно. Из привычки это давно превратилось в образ жизни.
— Кто? — спросили из-за двери, хотя Маадэр стоял напротив смотрового глазка.
— К господину Уэббли, — кратко сказал Маадэр.
«В списке глупостей, которые ты совершил за сегодня, эта — самая большая, — пробормотал Вурм, пока хозяин, кряхтя, отпирал засов, — С другой стороны, день только начался и, возможно, тебе представится иной шанс… Если ты выйдешь отсюда живым».
Маадэр не успел ответить — дверь открылась. Внутри было темно, оттуда донесся тяжелый запах чего-то затхлого, несвежего. Так может пахнуть в заброшенном доме, который посещают лишь крысы. Еще пахло густым запахом крепкого табака, и он перебивал все остальные. Ощутив его, Маадэр улыбнулся.
— Здравствуй, старый бандит, — сказал он, — Не ожидал?
— И ты здравствуй, Куница, — ответил ему хозяин медленно. Он был коренаст, лет пятидесяти, смотрел настороженно, точно вспоминал, кто пожаловал к нему в гости, — И верно, странная встреча. По дружбе или по делу?
— Где дружба, там и дело… — сказал Маадэр, стараясь держаться непринужденно, что не очень получалось под прицелом внимательных темных глаз, — Пустишь в свою берлогу?
— Ну что ж, заходи… — Уэббли посторонился, пропуская его внутрь и не сводя с него взгляда.
— Все нормально? — уточнил Маадэр на всякий случай.
— А почему нет?
— И я не помешал?
— Если и помешал, ты все равно влезешь внутрь, к чему спрашивать?
— И верно, — Маадэр рассмеялся, — Действительно, к чему…
Он решительно зашел внутрь. Внутри и впрямь было душно — несмотря на то, что архитектура дома предусматривала достаточное количество окон, все они были закрыты, а некоторые для надежности еще и заварены стальными полосами. Из-за этого, или из-за стрекота нагнетающих воздух насосов интерьер походил на внутренности какого-нибудь подземного убежища, в котором присутствие человека — лишь эпизодическое явление.
Маадэр окинул взглядом обстановку. Ничего лишнего. Ни мебели, ни техники, ни оружия на виду. Как будто оказался в большом двухэтажном склепе.
— У тебя спартанский вкус, — заметил он, — Весьма похвально. Редко кто из мерценариев…
Удар пришелся в живот и был достаточно силен, чтобы отшвырнуть Маадэра в сторону и на несколько секунд сделать окружающий мир еще более темным. Кажется, он врезался в стену и упал. По крайней мере, когда Маадэр смог открыть глаза, он лежал на полу. У него ушло некоторое время чтобы набрать воздух в легкие, и сделал он это не без труда. Он чувствовал себя так, словно в его внутренностях взорвался крупнокалиберный снаряд. Когда зрение вернулось полностью, он заметил нависающую над ним фигуру и три глаза, внимательно изучающих его сверху. Два из них были темными, прикрытыми густыми седеющими бровями, третий оказался металлическим, в диаметре миллиметров пятнадцать.
— Ты или слишком глуп, Куница, или слишком хитер, — прогудел Уэббли, без труда удерживавший одной рукой массивный дробовик, направленный в лицо Маадэру, — Я знаю тебя достаточно долго, чтобы считать, что ты не так и глуп.
Маадэр благоразумно удержался от каких бы то ни было движений или жестов.
— Я… Я пришел к тебе как к старому приятелю, Дэниэл.
— Приятно слышать. Но у меня уже есть старый приятель, Куница, его зовут «Ремингтон» и, боюсь, я не смогу его сдержать, если он захочет разнести твою поганую голову вместе с твоим лживым языком как гнилое яблоко. Говори, зачем пришел, и живо!
— Вот уж не думал, что ты все еще в обиде на меня…
— Я? В обиде? — Уэббли прищурился, — Бог ты мой, нет, кто тебе сказал? Или ты имеешь в виду нашу последнюю встречу полгода назад, на память о которой я сохранил две пули в бедре, и одну в груди?
— Ты знаешь, что в этом была не моя вина!
— Одна из этих пуль срикошетила от кости и превратила мой кишечник в десять фунтов первосортного фарша. Ты знаешь, что я тогда чувствовал, старый приятель?
— Я не мог тебе помочь.
— Но ты мог быстро бегать. И продемонстрировал это. Ты всегда был хитрым и скользким, как крыса.
— Ну, ты ведь за это меня и любишь, разве нет?
Лицо Уэббли еще некоторое время оставалось серьезным, потом он улыбнулся, обнажив крепкие и крупные, тронутые табачной желтизной, зубы.
