– Я готов принять ущерб на себя, – сделал Уоррел ход конем, – то есть в известных пределах пойти вам навстречу и возместить понесенный вами убыток из собственного кармана. Но если по какой-либо причине мое предложение окажется для вас неприемлемым, мне придется сообщить о хищении колье репортерам… В мельчайших подробностях, – внушительно добавил он. – Материал попадет в газеты, подключится полиция и так далее. Что вы думаете по данному поводу?
Миссис Каткарт вздрогнула от испуга. В первый раз за многие годы она выглядела такой растерянной и беспомощной, что вызывала жалость. Колье стоило дорого, и вдобавок к этому примешивались кое-какие неудобства.
Мистер Уоррел, объяснив ее замешательство по-своему, сказал:
– Если это колье так ценно для вашей семьи, может, ваш зять компенсирует утрату? Он ведь наследник миллионера.
Миссис Каткарт скривилась, как от зубной боли, иронично усмехнулась и язвительно произнесла:
– Мой зять? Боже мой!
Уоррел был знаком со Стэндертоном и относил его к разряду тех избранников судьбы, чье материальное благополучие не вызывает никаких сомнений. Поэтому насмешка миссис Каткарт при упоминании о зяте потрясла его настолько сильно, насколько может поразить дельца известие о том, что какая-нибудь акция или закладная, которую он считал очень надежной, неожиданно оказалась дутой. Он даже на минуту забыл об истинной цели своего визита и собирался потребовать объяснений, но внезапно передумал.
– Вы впутали меня в крайне неприятную интригу, – ледяным тоном отчеканила миссис Каткарт.
Он понял, что, пока она не устроила истерику, лучше уйти, и взял свой цилиндр.
– Мне, право, очень жаль, – попятился он к дверям. – Случившееся – удар не только для вас, но и для меня, для моей деловой репутации. Надеюсь, вы мне посочувствуете.
– У меня куда больше оснований посочувствовать самой себе, – парировала она.
После ухода маклера она села в кресло и погрузилась в невеселые думы. Что предпринять? Она изначально скрыла от Уоррела, что колье принадлежит не ей, а Эдит: покойный отец завещал дочери то немногое, что удалось спасти от банкротства.
Обычно, если овдовевшая мать и ее единственная дочь живут вместе, их имущество продолжает оставаться общим, и только в семьях с большим количеством наследников быстро прибегают к разделу. Хотя Эдит знала, что колье – ее собственность, она никогда не возражала против того, чтобы мать надевала его и хранила у себя в сейфе. Миссис Каткарт и в голову не приходило присваивать драгоценность – она рассчитывала отдать ее дочери, когда та выйдет замуж. И вот теперь сокровище пропало. Какая неприятность! Как объяснить Эдит эту кражу? Как признаться в том, что колье было заложено маклеру?
Положение усугублялось тем, что муж Эдит оказался бедняком; это означало, что дочь в самом скором времени потребует возвратить колье, которое пригодится ей, когда наступит черный день, а он, как полагала миссис Каткарт, уже не за горами.
Терзаемая этими мыслями, она направилась к себе в спальню, чтобы прилечь: голова раскалывалась от боли. Горничная, молодая, жизнерадостная девушка, подала госпоже на подносе только что доставленную почту. Одно из писем было от Эдит. Миссис Каткарт немедленно вскрыла конверт и прочла следующее:
«Милая мама! Будь так добра, вели прислать мне колье – отцовское наследство. Видишь ли, в интересах своего мужа я снова должна появляться в обществе, и оно мне понадобится. Твоя Эдит».
Письмо выпало из рук леди, и она со слезами уткнулась в подушку.
Джилберт застал жену за увлекательным занятием: она помогала кухарке и горничной сервировать к обеду стол. Будни в Сент-Джонс-Вуде протекали размеренно. Молодожены жили в полном взаимопонимании, не докучали и симпатизировали друг другу, часто и подолгу разговаривали, иногда ужинали в ресторане, но избегали всяческих нежностей. Вряд ли их можно было уподобить брату и сестре – им пока не хватало взаимного доверия, они еще не изучили в полной мере достоинства и недостатки друг друга и оставались чужими, но каждый день приносил им новые открытия.
Так, Джилберт узнал, что эта молчаливая девушка с грустными серыми глазами обладает отменным чувством юмора, умеет весело и беззаботно смеяться и хорошо разбирается в людях.
Эдит, в свою очередь, обнаружила в муже огромную силу воли, настойчивость и неутомимость, с которыми он осуществлял свои планы. Он тоже оказался более общительным и разговорчивым, чем она предполагала. Он немало перевидал на своем коротком веку, исколесив не только Европу, но и Азию, и часто рассказывал ей о Персии, которую особенно любил.
Она ни разу не коснулась в беседах того, что произошло в памятный вечер после их свадьбы. Тогда она призналась ему в нелюбви, а потом увидела в окно девушку с кротким, прекрасным личиком; та играла на скрипке мелодию, щемившую сердце. Какая-то тайна окутывала Джилберта, но Эдит о ней не знала, а лишь предполагала, что она связывает ее мужа с юной музыкантшей. Но каким образом? Типично женское любопытство с каждым днем все больше овладевало Эдит.
Нет, она не ревновала мужа и не злилась на скрипачку – просто ей казалось, что та своей одухотворенной игрой то ли намекает на былые страдания, то ли пророчит какую-то беду. Одним словом, сцена выглядела очень странно, если не сказать мистически, и Эдит пообещала себе выяснить, что скрывается за этими эмоциями. Ее ничуть не пугало то, что разгадка огорчит ее, или даже оскорбит, или породит в ней неприязнь по отношению к тому человеку, с которым она обвенчалась и чье имя носила.
Постепенно любопытство сменилось другим чувством – Эдит стало раздражать, что муж имеет от нее какие-то секреты. К тому времени у них уже зародилась дружба, которая связывала их прочнее, чем многое другое, на чем обычно зиждется брак. Между ними сложились своеобразные товарищеские отношения, причем они не мешали Джилберту искренне любить Эдит как девушку.
Для нее эта дружба озарялась ореолом романтики, лишенной чувственности. В платонической любви она усматривала воплощение некоего идеала, о котором мечтает каждая девушка, наивно полагая, что такая идеальная любовь выпадет именно на ее долю, что именно по отношению к ней природа сделает исключение и нарушит свои законы.
Сколько бы оппонентов ни было у Платона и проповедуемой им любви, сколько бы ни писали, что идеальная любовь сожжена огнем плотской страсти, сколько бы примеров и свидетелей ни доказывали, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна, – всегда найдутся «он» и «она», которые верят, что им удастся утвердить на земле то, в чем потерпели неудачу их предшественники.
Эдит убеждала себя, что если бы в ней теплилась хоть искра любви, то она воспылала бы ревностью, не осталась бы равнодушной к происходящему и попыталась бы выяснить, что именно лишает ее общества мужа и заставляет его возвращаться домой только на рассвете.
Она часто следила из окна за его исчезавшей во мраке фигурой и тщетно думала о том, почему он проводит ночи вне дома. Ищет ли он утешения? Или забвения? Нет, тут что-то не так: он совсем не производил впечатления человека, которому в тягость его дом. Эта мысль немного успокаивала Эдит.
