– Я дам тебе инструкции. Что тебя интересует?
– В первую очередь – вопрос о помещении капиталов. Что нужно сделать, чтобы иметь двенадцать тысяч годового дохода?
Линдел застыл от изумления.
– Ты в своем уме, дружище?
– Разумеется, – немного обиженно произнес Джилберт. – Я в своем уме и не пьян.
– Но разве тебе не ведомо, что для того, чтобы получить на такую сумму одних только процентов, тебе надо располагать капиталом в четверть миллиона фунтов?
Джилберт кивнул.
– Да. Я знаю, что мне понадобится примерно эта сумма. Ты можешь за вечер составить для меня список ценных бумаг, которые рекомендуешь приобрести? Они должны быть безусловно надежными и приносить моим наследникам упомянутый доход, – заключил он.
– Послушай, ты вызвал меня в жару на этот вонючий вокзал, чтобы обсудить свой фантастический план размещения каких-то капиталов?
– Конечно, – подтвердил Стэндертон с таким серьезным лицом, что Франкфорт счел за лучшее уступить и сказал:
– Ладно, я составлю для тебя список. Что, собственно говоря, произошло? Твой дядюшка изменил свое решение о наследстве?
– Он ни разу в жизни не менял своих решений, – вздохнул Джилберт. – Сегодня его секретарь вручил мне письмо, в котором до моего сведения доводится, что здоровье дяди сильно пошатнулось. Право, мне его очень жаль. – В голосе молодого человека прозвучало искреннее сожаление. – Он честный, порядочный старик. Таких людей становится все меньше.
– Но это еще не основание для того, чтобы завещать все свое состояние какому-то заведению для шавок, – парировал Линдел. – Кстати, почему мы торчим на вокзале, если все эти вопросы можно обсудить в клубе?
– Да, верно, – потупился Джилберт, – но…
– Что «но»?
– Я собираюсь выйти из клуба.
– Выходишь из клуба? Да ты, брат, не в себе. Я тебя не узнаю. Может, ты, господин Крез, еще откажешься от своей должности в Министерстве иностранных дел?
– Я уже сделал это, – хладнокровно объявил он.
– Ты шутишь?
– Нисколько. Я должен располагать своим временем, – продолжал он, – беречь его для личных дел. Тебе трудно свыкнуться с мыслью, что они у меня завелись, – участливо положил он руку на плечо Линдела, – но это правда, милейший друг. Поэтому я действительно нуждаюсь в твоих советах. Но только в них.
– Это, очевидно, означает, что мне не следует совать свой нос в твои проекты, пока я не получу на это особое приглашение на карточке с золотой каемкой. Прекрасно, – фыркнул Линдел. – А теперь пойдем в мой клуб. Я надеюсь, ты, молодожен, не возненавидел все клубы?
Джилберт уклонился от ответа, и они возобновили беседу уже в просторной курительной комнате «Просцениума».
Часа два подряд Стэндертон дотошно расспрашивал Франкфорта о способах сохранения и приумножения капитала и внимательно записывал в блокнот все ответы. Линдел добросовестно пытался удовлетворить жажду знаний, неожиданно обуявшую его друга, прежде ни разу не проявлявшего интерес к биржевым делам.
– Я и не предполагал, что так много знаю, – похвастался молодой человек, после того как Джилберт записал заключительный ответ. – Сколько вопросов ты мне задал! Ты – прирожденный экзаменатор.
Стэндертон вяло улыбнулся и спрятал блокнот в карман.
– Это еще не все, – заявил он. – Сегодня утром я составил завещание и прошу тебя быть моим душеприказчиком.
Линдел до того изумился, что закашлялся.
– Ну ты и чудак! – покачал он головой. – Вчера женился, а сегодня бродишь с печальной физиономией, как факельщик из похоронного бюро. Зачем битых два часа выпытывать у меня сведения о ценных бумагах и размещении капиталов, если у тебя уже готово завещание? Впервые в жизни сталкиваюсь с таким явлением.
– Спасибо за все. Мне пора в Сент-Джонс-Вуд, – сказал Джилберт на прощание. – Тебе со мной, пожалуй, не по пути.
– Приятно слышать, что ты возвращаешься к молодой жене, – усмехнулся Франкфорт. – А я было опасался, что ты едешь в крематорий выбирать себе урну и венок.
Джилберт загадочно прищурился, затем пожал Линделу руку и, взяв такси, уехал.
Жена сидела в его кабинете в глубоком кресле и читала. От волнений вчерашнего вечера на ее лице не осталось и следа. Она приветливо улыбнулась. Оба они без лишних слов пришли к выводу, который при создавшихся обстоятельствах, несомненно, был наилучшим. Эдит почувствовала, что начинает уважать мужа, – она оценила самообладание, не покинувшее его даже в трудную минуту. За завтраком они душевно побеседовали, и она догадалась, что ночью он не спал: в его мутных глазах таилась усталость, голос, хоть он и пытался придать ему веселость, звучал натянуто.
Войдя в комнату, Джилберт присел к столу.
– Мне выйти? Хочешь побыть один? – спросила она.
Он вздрогнул и повернулся к ней:
– Нет, ничуть. Мне нет необходимости оставаться наедине с собой. Я собираюсь поработать, но ты мне не мешаешь. Еще я должен тебе сообщить, – равнодушно добавил он, – что отказался от своей должности. Добровольно.
– От должности в Министерстве иностранных дел? – изумилась она.
– Да. У меня сейчас слишком много забот для того, чтобы продолжать служить. Пришлось сделать выбор и пожертвовать этим местом.
Свое решение Джилберт не объяснил, и Эдит пребывала в полной неизвестности, не имея никакого представления о том, что это за занятие, ради которого ее муж бросил службу. Он становился для нее загадкой. И по мере того как его окружал ореол загадочности, он начинал интересовать ее все больше. В том, что его жизнь связана с какой-то трагедией, Эдит не сомневалась. Он спокойно сообщил ей о том, что дядя лишил его наследства, и по ее настоянию изложил эти сведения в письме, адресованном миссис Каткарт. В ожидании предстоящей бурной сцены с матерью новобрачная не испытывала ни боязни, ни угрызений совести. Более того, запечатывая письмо, она не удержалась от улыбки. Все-таки на свете существовала хоть какая-то справедливость – мысль о том, что ей придется всю жизнь расплачиваться за корыстолюбие своей матери, особенно не волновала Эдит.
В глубине души она надеялась, что письмо немедленно возымеет действие и что ее перепалка с матерью закончится раньше, чем Джилберт вернется. Но он возвратился прежде времени, и через полчаса в доме разразилась гроза. В дверь позвонили, и Эдит вздрогнула. Как трепетно ожидала она этого властного звонка! Она сбежала по лестнице и сама впустила мать.
– Где твой милейший муженек? – прямо с порога крикнула та.
– У себя в кабинете, – спокойно произнесла Эдит. – Ты желаешь его видеть? Тебе что-нибудь угодно?
– Угодно? Мне? – высокомерно заявила миссис Каткарт, теряя самообладание и принимая самую агрессивную позу.
Глаза ее метали искры, и, глядя на ее впалые щеки, Эдит на мгновение почувствовала к ней жалость – как-никак, а этой женщине суждено было в одночасье расстаться со своими воздушными замками. И по иронии судьбы это случилось именно тогда, когда она почувствовала себя у цели.
