Допрос Владимира нового не принес: та же история про крушение на дороге, рассказ о шантажистке, известный со слов Угарова.
– Медальон с вашим портретом – у кого Тихон украл его? У вас? – задал Тоннер самый главный вопрос.
– Понятия не имею. Мы обменялись когда-то медальонами с Костей Ярошем. Давно! – Лаевский снял с шеи цепочку, открыл медальон. С эмали смотрел тонкогубый юнец с орлиным носом. – Костя умер этой весной у себя в имении. Поехал навещать больную мать. И заразился…
– А его пистолеты как здесь оказались?
– Не знаю! Он всегда таскал их с собой.
– А денщик Яроша не в курсе, к кому попали пистолеты? – Терлецкий уже не знал, что спросить. – У кого он теперь служит?
– Знаете, это весьма странно… Я сам хотел от него узнать подробности и несколько раз заезжал в Измайловский полк. Но денщик туда не вернулся!
– Всякое бывает, – рассеянно подытожил Тоннер. – Вы свободны! Продолжим завтра.
– Завтра отпевание Тучина! – напомнил Лаевский. – И мамы!
Черт! А кто Софью Лукиничну прикончил? Ведь, несмотря на тщательные поиски, бутылочка так и не нашлась. Снова Лаевский? Мать-то ему чем помешала?
– Я зайду к Андрею Артемьевичу, принесу соболезнования, – попытался схитрить Тоннер. – Езжайте, Федор Максимович, вы, верно, устали!
– Ничего! Подожду.
– Письмо? Какое письмо? Молодой человек, оставьте меня в покое!
– Письмо на французском языке, адресованное в Лондон, в собственные руки господина Веремеева!
– Было такое! – обрадовалась Ольга Змеева. – Я его пару недель назад нашла!
– Что вы с ним сделали?
– Отправила с почтой!
Тоннер чуть не запрыгал от радости: его догадка подтверждалась. Оставалось дождаться сведений от Бенкенштадта и действовать наверняка.
Наверняка…
Улыбка сползла с губ Тоннера. Шантажист-убийца покрывать князя Дашкина не станет. И вместо Государственного совета Андрей Кириллович окажется в Нерчинске!
Колокольчик зазвенел, когда швейцар подавал Тоннеру и Терлецкому верхнюю одежду. С шубой Терлецкого на руках Филипп Остапович открыл дверь.
– А, это ты, Савва!
– Слуга господина Налединского! – отрекомендовал вошедшего Пантелейка, крутившийся в прихожей. – Веселый очень! Фокусу меня научил! Показать, Илья Андреевич?
Казачок вытянул ладонь тыльной стороной вверх, подогнул большой палец к ладони.
– Сколько пальцев?
– Восемь! – пошутил Тоннер.
Озадаченный Пантелей расправил руку и принялся вслух считать. Почему восемь? Должно же быть четыре!
– А вас, сударь, пускать не велено! – следом за Саввой попытался войти Матвей Никифорович. Филипп Остапович остановил его в дверях.
– Барин мой его хочет видеть! – объяснил Савва, попутно показав казачку новый фокус. Правая рука пронеслась над левой, на лету «украв» большой палец.
– Ух ты!
– Илья Андреевич! Какое счастье, что вы здесь! – воскликнул вместо приветствия Кислицын. – Раздевайтесь! Меня сейчас вызовут на дуэль! Будьте моим секундантом!
– Помилуйте, Матвей Никифорович…
– Кроме вас, в Петербурге у меня нет друзей! Не обзавелся…
– Но…
Тоннер с Терлецким переглянулись. Дуэли запрещены, наказывают и участников, и секундантов, но отказ тоже невозможен, пятном отразится на репутации.
– Я вас не задержу! – обрадовался Кислицын. – Как только он перчатку кинет, быстро договоритесь о времени и месте! И все! Езжайте спать. – Они уже поднимались по лестнице. – Назначьте в шесть на Островах! Послезавтра!
Матвей Никифорович вздохнул и перекрестился.
– Войдите! – ответил на стук Налединский. – Нет! Нет! Простите, господа! Я же сказал, моя личная жизнь тайной полиции не касается!
– Я полагал… – начал Кислицын.
– Один на один! – оборвал его Налединский.
– Подождите за дверью, – шепнул Тоннеру Матвей Никифорович.
– Тяжела наша доля! – вздохнул Федор Максимович, когда они с доктором вышли. – Первую половину жизни стреляешься из-за чужих жен, вторую – из-за своей!
– Да помолчите вы!
– Вы ведь бедны, господин Кислицын, – сочный голос Налединского прекрасно был слышен из-за двери. Если, конечно, приложить ухо. – Давайте так! Сто тысяч – и вы навсегда забываете Полину! И ребенка! Не волнуйтесь, обеспечен будет всем, любить буду как родного, унаследует мое состояние!
– Нет! – выдавил из себя Матвей Никифорович. Он уже жалел, что стянул перчатки в прихожей.
– А если вдобавок я назначу вам тысяч десять ежегодного содержания? Будете жить припеваючи, стишки писать!
– Я люблю Полину! – Кислицын вцепился пальцами в кресло и закрыл глаза, считая до десяти. Гнев – худший помощник. Надо успокоиться!
– Господин Налединский! – Кислицын старался говорить спокойно, но голос иногда срывался. – Давайте без увертюр! Мой секундант торопится!
– Стреляться желаете? Жаль! Хотел предложить вам иное решение!
– Нет и еще раз нет!
– Что нет? Я его еще не озвучил!
– Вы наговорили достаточно…
– Стоп! Стоп! Стоп! Прошу прощения!
Кислицын выпучил глаза и потряс головой. Не ослышался ли?
– Я нарочно провоцировал вас, хотел убедиться в ваших чувствах. Полина призналась, что любит вас, а вы ее. Но она молода, неопытна, а вы хоть и прекрасно сохранились, но морщинки вокруг глаз выдают человека прожженного. Не так ли? Вдруг вы ради денег закрутили с ней роман? Или ради связей ее отца? Я убедился, что вы – человек чести, и еще раз прошу меня простить!
– Вы согласны на развод? – с придыханием спросил Кислицын.
– К сожалению, нет. Во всяком случае пока. Жена мне нужна, формально нужна, иначе упущу наследство. Но препятствовать вашей любви не стану. Езжайте за границу, живите там. Только в уединении, дабы избежать сплетен. О деньгах не беспокойтесь! Я очень виноват перед Полиной – женился на ней из-за корыстных побуждений.
– А сама Полина согласна на такие условия? – не веря своему счастью, прошептал Кислицын.
– Да, любимый! – раздался голос Полины. Видимо, она пряталась за ширмой.
– Кажется, мы больше здесь не нужны! – грустно сказал Тоннер.
– Терийоки в шестидесяти верстах? – уточнил Терлецкий. – Вот что я вам скажу! Налединский всех и убил!
После духоты натопленного особняка обоим захотелось пройтись. Они вышли на набережную. Звезды – редкие гости туманного города – чуть оживили зловещую бездну неба.
Летевшая навстречу карета резко затормозила. Чуть не на ходу из нее выскочил Дашкин:
