— А не врешь? — Кислый испытующе поглядел полковнику в глаза. — Смотри, коли окажется, что снова чего-то не знал, не взыщи. И тебя на куски порвем, и деток твоих.
Полковник поклялся себе, что не спустит Кислому такого унижения, самолично кишки ему выпустит.
— Ну, я пошел, полковник.
— Погоди, Фимка.
— Кому Фимка, кому Ефим Иваныч.
— Ефим Иванович, еще кое-что узнал.
— И?
— Кто Ломаку сыскарям сдал.
— Ну?
— Хозяин Серапинской, Малышев.
— Вот паскуда. Хорошо, и его пристрелю. Гляди, что раздобыл!
— Э-э, нет. В Литейной части что хочешь делай, хоть бомбу взрывай, а у меня на участке действуй аккуратно. Пусть Малышев из окна выпадет. Как будто счеты с жизнью свел.
— Как скажешь.
Через час довольный Добыгин стоял на Обуховском проспекте — прямо перед ним на мостовой валялся обезображенный после падения Малышев. Судебный врач Московской части Капустин с брезгливостью на лице осматривал тело:
— Странно, следов насилия нет.
— Что странного?
— Богатый, еще довольно крепкий, чего ему вниз сигать?
Полковник вздохнул:
— Я хорошо его знал. Старик страдал неизлечимой болезнью, мучился болями. В последнее время постоянно жаловался, что терпеть их больше не может.
— Так в протоколе и написать? — уточнил Капустин.
Добыгин сунул ему в руку синенькую
[88]:
— А потом выпить за упокой души.
Антон Семенович Выговский проснулся поздно — предыдущая ночь была бурной, а ранним утром пришлось в буквальном смысле тащить на себе Бражникова, который на ногах стоять не мог. Разбудила Выговского квартирохозяйка стуком в дверь:
— Записка вам.
Антон Семенович на полусогнутых добрел до двери, повернул ключ, приоткрыл дверь.
— Фу, — замахала руками перед собственным носом хозяйка, отдавая жильцу записку.
Помощник присяжного поверенного закрыл дверь, нашел полотенце, намочил его в ведре и приложил ко лбу. Потом развернул записку и прочел: графиня Лиза Волобуева приглашала его вечером к себе. Выговский радостно заулыбался. Наконец-то! Как же давно они не виделись, почти месяц.
Антон Семенович провел ладонью по подбородку, нащупал пробившуюся за ночь щетину и подошел к зеркалу, чтобы побриться. Но, взглянув на отражение, решил, что и освежиться не помешает. Быстро одевшись, покатил в баню, разминувшись с Кислым буквально на четверть часа.
— А когда вернется? — уточнил у хозяйки квартиры Фимка.
— Сказал, что завтра к вечеру.
Кислый спустился в узкий двор, где у каретного сарая его ждал подручный Ромка Сапог.
— Оську-точильщика знаешь? — спросил он его.
— Что на Подольской в полуподвале? — припомнил Ромка.
— Он самый. Дуй к нему, одолжи на завтра струмент. И фартук не забудь.
— Зачем? — удивился Сапог.
— Маскарад устроим.
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Новгородская губерния,
станция Веребье
Шелагуров нежно поцеловал Сашеньку:
— Прости, дорогая, но мне нужно в усадьбу. Так, значит, в пятницу на Николаевском вокзале?
— Да, в одиннадцать утра, я буду ждать.
Княгиня вернулась в зал ожидания первого класса. И Нюша, и Лёшич (в Подоконникове он принял сорок больных) дремали на кожаном диване. Сашеньке спать не хотелось, а времени до прихода машины было еще много. Сашенька потребовала чернил и перо. Устроившись за одним из столов, открыла дневник и стала записывать события последних двух дней. Когда добралась до собственных переживаний в охотничьем домике, задумалась: записывать или нет? Вдруг Диди прочтет? Муж любил совать нос в ее бумаги. Решила, что сразу по приезде тетрадь эту надежно спрячет, и таки записала свои метания.
Княгине с трудом удалось растолкать попутчиков перед посадкой. Уже в вагоне выяснилось, что Лёшич купил два купе первого класса, одно для княгини, другое для себя и Нюши.
— Одна не поеду! — заявила Тарусова. — Вдруг снова пьяный офицер?
— Никто к тебе не подсядет, я выкупил купе полностью. Оревуар…
— Лёшич, умоляю, одумайся. А вдруг Шелагуров прав про сифилис?
— А сама-то не забыла спросить, вдруг и он солдатками не брезгует?
Сашенька съездила Лёшичу по лицу.
— За что? Я лишь беру с тебя пример. Ты утешила вдовца, я собираюсь утешить вдовушку.
Глава 14, в которой княгиня Тарусова первый раз стреляет из револьвера
Понедельник, 7 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
На Знаменской площади
[89] к ним подбежали аж десять извозчиков.
— С приездом, хозяйка, — приветствовали они Нюшу, снимая шапки.
— Терентий, отвезешь барыню за мой счет, — распорядилась Нюша, указав на княгиню.
— Спасибо, я вполне обеспечена, — не скрывая своего раздражения и вдовой, и ее подачкой, «поблагодарила» Сашенька.
— Пожалуй, я тоже поеду с ее сиятельством. Надо переговорить с ее мужем, — решил Алексей.
— Разве?.. — начала было Нюша и осеклась.
— Прощайте, Анна Никитична. Было приятно, очень приятно познакомиться.
— И мне, — печально ответила Нюша. Она надеялась, что Прыжов ее проводит. А там… кто знает, что там произойдет? — Я понимаю, все понимаю. Но если вдруг… буду рада.
— Обещать не могу, но постараюсь, — сказал Прыжов, отведя глаза. — А сейчас прошу простить, опаздываю на службу.
Сашенька с Лёшичем уселись в сани.
— Я думала, у тебя чувства, — ехидно заметила княгиня.
— Шутить изволите, ваше сиятельство? Мне нужно было встряхнуться, развеяться, глотнуть чего-то искреннего, почувствовать себя свободным. В браке это невозможно, со всех сторон давят обязательства. А еще теща! Но теперь я готов вступить с ней в бой.
— Какие же вы, мужчины, циничные! Насытились и сразу убежали.
— А вы, женщины, разве другие? Или ты собираешься бросить Диди и уйти к Шелагурову в его берлогу?
— Не твое дело.
— Надеюсь, Наталье про Нюшу ничего не скажешь.
— Если и ты будешь держать язык за зубами.
