Полковник выхватил саблю, Кислый юркнул под стол:
— Не гневайтесь, ваше высокоблагородие, — раздалось откуда-то снизу.
— Вылезай, сволочь.
— Вы не сумневайтесь. При мне как при Ломаке будет. И по первым числам, и по праздникам. И не три катеньки, а целых пять.
Полковник опустил саблю. Вот оно как! И про «барашка в бумажке» знает.
— Ну раз так… Вылезай. Не трону, обещаю.
Кислый осторожно выглянул из-под скатерти. Убедившись, что гневаться господин полковник закончили, выполз. Но подняться Добыгин ему не дал, водрузил сапог на спину:
— А теперь мотай на ус, Кислый: «пятихаткой» не отделаешься. Тысяча, не меньше.
— Как скажете.
— А про убийцу Ломаки забудь. Если сыскари его засекретили, значит, кто-то из них. То бишь мой товарищ. Даже за мильон не предам.
— А как же?..
— Молчи, когда говорю. Авторитет свой укрепи Желейкиной. Ломака из-за нее погиб. Ей ответ и держать. Все. Пшел вон.
Полковник присел, выпил еще пару рюмок, закусил. Затем вышел из трактира, крикнул извозчика и велел отвезти по адресу, что сообщил Афонька.
Вот тебе и неприсутственный день. А что поделать? Служба!
Глава 10, в которой Сашенька убеждает Шелагурова им помочь
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Новгородская губерния, усадьба Титовка
По укатанному почтовому тракту лошади промчали резво, десять верст между Подоконниковом и Титовкой за час преодолели. Но когда свернули к усадьбе, ход пришлось сбросить: широкая дорога, по обеим сторонам которой росли столетние дубы, оказалась нечищеной.
— Поворачивай назад, — скомандовал вознице Лёшич. — Раз путь заметен, барина в поместье нет.
— Туточки он, туточки, — повернулся к седокам Васька.
Вынужденное молчание — на большой скорости надо за дорогой приглядывать и вожжи крепко держать — далось ему нелегко. Пробовал петь, но после первого же куплета ему велели заткнуться: голос-то у Васьки силен, а слуха нет, медведь на ухо наступил.
— Дымок видите? — спросил он, кнутом указав на трубу господского дома. — А значит, дома барин. Когда его нет, челядь во флигеле живет. Чаво зря дрова жечь? Их всего четверо осталось. Остальных после кончины барыни Ляксандра Ляксеич разогнал. Потому и дорога запущена, и парк.
Заброшенность сию Сашенька отметила сразу, как свернули — меж вековых стволов, высаженных в шахматном порядке, вовсю подрастал подлесок, грозивший вскоре превратить изысканный некогда парк в непроходимый бурелом.
— Барыня давно умерла? — уточнила княгиня.
— В последнюю холеру. Повстречала ее на свою беду. По холере ведь не поймешь, кто она. С виду обычная старуха, а дотронешься, и все, покойник.
Сашенька с Прыжовым весело переглянулись, а Васька продолжил рассказ:
— Мужики из Титовки потом все окрестности прочесали, пытались холеру ту поймать. Да где там!.. Спужалась, что натворила, к вам в Питер сбежала. У вас-то затеряться легче. Говорят, полгорода от нее вымерло?
— Ну ты загнул, — возразил Лёшич, осенью 1866 года от Рождества Христова не покидавший из-за эпидемии больницу несколько месяцев. — Но жизней унесла немало, несколько тысяч.
— А нас Бог миловал. Одна Марья Семеновна и преставилась, царствие ей небесное. Ох и убивался Шелагуров!
Ждать его пришлось долго — открывший непрошеным гостям старичок-камердинер предупредил, что барин почивает. Пока его будили и одевали, пролетело полчаса.
— Чем обязан? — спросил Александр Алексеевич, склонившись к ручке княгини.
— Мой спутник, доктор Прыжов.
Шелагуров небрежно кивнул ему.
— …имеет поручение от судебного следователя провести осмотр трупа Петра Пшенкина.
— Кого-кого? Петьки? Он умер?
— Его убили.
— Боже! Какое несчастье. Когда, где?
— В Петербурге, в минувшую пятницу.
— Я не знал.
— Супруга покойного, — Сашенька указала на Нюшу, хозяин дома поприветствовал ее дежурной скороговоркой «мои соболезнования», — против осмотра не возражает. Но возражает Пшенкин-старший. Потому и приехали к вам. Просим заставить.
При упоминании мироеда у Шелагурова задергался глаз.
— Простите, — развел он руками. — При всем желании помочь не могу. Лет десять назад просто отдал бы приказ. Но, увы, теперь времена иные.
— Умоляю! — Нюша бросилась на колени. — Помогите проститься.
— А кто не дает? — удивился помещик.
— Поликарп… Наследство хочет заграбастать.
— А кому отписано?
— Мне и сыночку нашему.
— Тогда беспокоиться не о чем. Коли в суд пойдет, там на твою сторону встанут.
— До суда дело вряд ли дойдет, — вмешался в разговор Прыжов. — Поликарп решил поступить хитрее, хочет выдать Анну Никитичну замуж за своего младшего.
— Ну… это ей решать.
Вдова всхлипнула:
— А кто меня спрашивает? Мишка ужо под юбку лез. Прямо у гроба.
— Вот скотина, — возмутился помещик.
— Помогите, — завыла Нюша.
— Не верещи. Я, конечно, сочувствую и все такое… Но помочь. — Шелагуров усмехнулся. — Вы теперь люди свободные. Сами решайте.
— Помогите.
— Тебе не ко мне, к приставу надо. Но он в отъезде. Значит, к старосте. Зря сюда ехали, он в Подоконникове проживает.
— Староста Суровешкин против Поликарпа пальцем не пошевельнет! — воскликнул Лёшич. — Потому что куплен им с потрохами. Когда Пшенкин ударил меня…
— Что-что?! Поликарп на вас руку поднял? Ну нет… Это ни в какие ворота не лезет. Уже на благородных людей кидается. Пора его окоротить.
— Значит, поможете? — с облегчением вздохнула княгиня.
— Постараюсь. Детали обсудим за завтраком. Княгиня, доктор, прошу в столовую. А тебя, голубушка, — помещик повернулся к поднявшейся с колен Нюше, — накормят на кухне. Фимка, проводи.
Прыжов переменился в лице, Сашенька схватила приятеля за локоток: не дай бог, дерзостей наговорит, тогда помощи от помещика не дождутся. Но Алексей вырвал руку:
— В таком случае тоже предпочту на кухне.
На Шелагурова его демарш впечатления не произвел:
— Как угодно.
— После завтрака отправимся к мировому судье, — сказал Шелагуров, когда уселись за стол. — Доктор подаст заявление, а я упрошу назначить рассмотрение на завтра, чтобы долго вас здесь не задерживать. Переночевать сможете у меня, дом большой, места хватит всем.
