Дверь скрипнула, как скрипят все старые двери, и Кэролайн увидела тонкий покров пыли, осевшей на предметах, которыми давно не пользовались.
Внезапно ощутив одиночество, слегка растерянная, она вошла в дом.
Коридор вел прямо к задней двери, где, как она помнила, должна быть кухня. Слева уходила наверх лестница, круто поворачивая вправо на третьей площадке. Перила из темного прочного дуба были покрыты тончайшим слоем пыли.
Ей сообщили, что после похорон бабушки какая-то женщина приходила сюда наводить порядок, и Кэролайн убедилась, что на дружескую помощь соседей можно положиться. Несмотря на двухмесячный слой пыли и паутину в углах, в воздухе еще витал слабый запах лизоля.
Кэролайн медленно вернулась в холл, стуча каблуками по прочному деревянному паркету, заглянула в гостиную с ромбовидными диванными подушками и большим телевизором на вертящейся подставке в углу. Смутные очертания сборной мебели вырисовывались под пыльными чехлами. Потом Кэролайн проследовала в небольшой кабинет – «берлогу» дедушки со стойкой для ружей, ящичками для пистолетов и массивным креслом с вытертыми подлокотниками.
Кэролайн могла бы стоять здесь очень долго, вспоминая, как дедушка позволял ей иногда разглядывать эти ружья, но нужно было подниматься наверх, чтобы выбрать себе комнату.
Кэролайн остановила свой выбор на спальне бабушки и дедушки не столько из сентиментальных, сколько из практических соображений. Тяжелая, с четырьмя столбиками, резная кровать и тончайшее кружевное покрывало, которое можно протянуть через обручальное кольцо, казалось, обещали безмятежный сон. Комод из кедрового дерева у изножья кровати мог стать прекрасным вместилищем ее маленьких тайн. Веночки из крошечных фиалок и розочек на обоях действовали успокоительно.
Кэролайн занесла в спальню чемоданы, снова спустилась вниз и через узкую стеклянную дверь вышла на высокое заднее крыльцо. Отсюда видны были розы, посаженные бабушкой, и многолетние цветы, отважно сражающиеся с сорняками. Из-за стены вечнозеленых дубов, поросших исландским мохом, доносился плеск воды о камни, а в отдалении, сквозь знойное марево, она видела широкую коричневую ленту. Это была могучая Миссисипи.
Перекликались птицы – дрозды и воробьи, вороны и жаворонки; их голоса сливались в радостную симфонию.
Кэролайн обернулась и в стеклянной двери, как в зеркале, увидела свое отражение. Хорошо сложенная женщина, пожалуй, чуть более худая, чем следует, с утонченными, изящными кистями рук и тенью под глазами…
На мгновение все исчезло: прекрасный вид, ароматы, звуки. Она снова очутилась в комнате матери, где едва слышно тикали позолоченные часы и пахло духами «Шанель». Очень скоро они с матерью отбудут в ее первое турне.
– Мы рассчитываем, Кэролайн, что ты сыграешь лучше всех.
Голос матери – тихий, четкий и не допускающий возражений.
– Ты ведь понимаешь, что ни к чему другому не стоит и стремиться?
Кэролайн нервно поджимает большие пальцы в модных лакированных туфельках. Ей всего пять.
– Да, мэм.
Теперь она в гостиной. Руки у Кэролайн болят после двухчасовой практики, а за окном так ярко сияет золотое солнце! Она видит на ветке дерущихся воробьев, хихикает и перестает играть.
– Кэролайн! – доносится с лестницы властный голос матери. – Тебе еще целый час заниматься. Каким образом ты думаешь подготовиться к турне при такой недисциплинированности? Начни сначала.
– Извини.
Вздыхая, Кэролайн снова поднимает скрипку к плечу. Двенадцатилетней девочке инструмент кажется тяжелым, как свинец.
Вот она за сценой, старается успокоиться, но нервы ее на пределе. Сейчас начнется концерт. А она уже так устала от бесконечных репетиций, подготовок, поездок! Сколько лет уже она ворочает эти жернова? Да и было ли ей когда-нибудь восемнадцать, двадцать лет?..
– Кэролайн, ради бога, наложи побольше румян. Ты бледна как смерть.
Снова этот нетерпеливый, словно забивающий гвозди голос. Жесткие, твердые пальцы берут ее за подбородок.
– Ну почему ты не можешь хотя бы сделать вид, что заинтересована в этом концерте? Разве ты не знаешь, как много мы с твоим отцом работали, чтобы ты достигла своего теперешнего уровня? Сколь многим мы пожертвовали ради этого? А у тебя за десять минут до выступления такой отсутствующий, вялый вид!
– Извини.
Она всегда и постоянно извинялась.
Даже в госпитале – больная, измученная, пристыженная, распростертая на кровати…
– Как ты могла так расклеиться? Как ты посмела отменить концерт?
Над Кэролайн нависает разъяренное лицо матери.
– Я не могу сейчас играть. Извини…
– «Извини»! Что толку от твоих извинений? Ты губишь свою карьеру, ты ставишь Луиса в неудобное положение, ведешь себя непростительно! Не удивлюсь, если он разорвет вашу помолвку, а не только твой ангажемент. Что ты будешь делать, если он прекратит с тобой все профессиональные отношения?
– Как же ты не понимаешь, мама? – слабо возражает Кэролайн. – Он был с другой! Как раз перед тем, как подняли занавес, я видела его – в гардеробной. Он был там с другой…
– Глупости! А если это и так, то тебе некого винить, кроме себя самой. Как ты ведешь себя последнее время? Ходишь бледная, словно привидение, отменяешь интервью, отказываешься от приемов и вечеринок… И это после всего, что я для тебя сделала! Вот как ты платишь свои долги? И в какое ужасное положение ты меня поставила! Уже поползли разные слухи: ведь людям только дай повод посплетничать. Что я скажу журналистам?
– Не знаю…
Ей становится легче, когда она закрывает глаза, чтобы ничего не видеть и обо всем забыть.
– Извини. Я просто не могу больше так жить. «Действительно, не могу», – подумала Кэролайн, открывая глаза. Она не может и не хочет жить так, как от нее требуется. И никогда не будет! Может быть, она в самом деле эгоистична, неблагодарна, избалована – все эти злобные эпитеты мать швырнула ей в лицо. Но какое это имеет значение теперь? Важно только одно: она приехала сюда. К себе домой!
А за десять миль от ее дома Такер Лонгстрит ворвался на машине в самое сердце Инносенса, взметая пыль и едва не доведя до инфаркта Зануду – толстого пса Джеда Ларссона. Собака мирно дремала под полосатой маркизой бакалейного магазина. Приоткрыв один глаз, она вдруг увидела летящий прямо на нее блестящий красный автомобиль, который внезапно остановился за несколько дюймов от собачьего носа.
Взвизгнув, Зануда отпрыгнул на безопасное расстояние. Такер усмехнулся и свистнул псу, подзывая его к себе, но тот и не подумал остановиться.
Такер сунул ключи в карман. Он был полон решимости как можно скорее купить рис, кока-колу и туалетную воду. А потом рвануть обратно и снова залечь в гамаке, где и должен находиться знающий себе цену мужчина в такое жаркое послеполуденное время. Но тут он усмотрел перед кафе «Болтай, но жуй» автомобиль сестры, и ему сразу показалось, что от быстрой езды у него пересохло в горле и недурно бы опрокинуть стаканчик холодного лимонада. А может, и проглотить кусок пирога с черникой или мороженое.
