– Не пудри мне мозги, – оборвал он ее несвязное бормотание. – Я еще понимаю, когда проскальзывают в кровать, но уж никак не наоборот.
– Очень смешно. А сейчас, если ты не возражаешь, я приму душ.
– Я тебе помогу. – Предвкушая удовольствие, он намылил руки и стал тереть ей спину. Какая красивая спина.
– Я умею сама принимать душ. Еще в детстве научилась. Пусти.
– Почему? – Снова она заговорила этим своим бесстрастным тоном! Райан развернул ее лицом к себе.
– Ну, потому что… – Она чувствовала, как к щекам приливает кровь, и ненавидела себя за это. – Это слишком интимно.
– А секс – не слишком интимно?
– Это совсем другое дело.
– Ладно. – Его глаза смеялись, руки гладили ее грудь, покрытую мыльной пеной. – Пойдем на компромисс: совместим эти два занятия.
Она совсем не так представляла себе свой утренний душ.
Потом они долго стояли обнявшись под душем.
– Ты права, это очень интимно! – Он вздохнул. – Я должен пойти к мессе.
– Что? – Ей показалось, что она ослышалась. – Ты сказал, что собираешься пойти к мессе?
– Сегодня пасхальное воскресенье.
– А, да. – За его мыслями не угонишься, подумала Миранда. – Странные идеи тебе приходят в голову во время занятий сексом.
– Одно другому не мешает.
Наверное, он прав, но ей все равно было как-то непривычно думать о религии, когда его руки гладили ее мокрое тело.
– Так ты католик? – Заметив его удивленно поднятые брови, она помотала головой. – Да, я знаю: наполовину ирландец, наполовину итальянец, кем ты еще можешь быть? Но я не думала, что ты ходишь в церковь.
– По большей части я прогуливаю. – Он закрутил вентиль, подал ей полотенце, взял себе другое. – Имей в виду: если ты расскажешь об этом моей матери, я назову тебя мерзкой, подлой лгуньей. Но сегодня пасхальное воскресенье. – Он вытер волосы, обмотал полотенце вокруг бедер. – Если я сегодня пропущу мессу, моя мать меня убьет.
– Понятно. Позволь заметить: твоей матери здесь нет.
– Она все равно узнает, – скорбно покачал головой Райан. – Она всегда узнает. И уж она позаботится о том, чтобы я отправился прямиком в ад. – Он ловко завернул Миранду в полотенце, закрепив концы на груди. Но ее обнаженное тело стояло у него перед глазами. Вся ванная комната пахла ею – это был запах мыла с легким ароматом хвои. Нет, он совсем не хотел уходить от нее, даже на час.
Осознав это, Райан почувствовал, будто с его плеч сняли тяжкий груз.
– Почему бы тебе не отправиться со мной? Наденешь твой пасхальный чепчик.
– У меня никогда в жизни не было чепчика. Вообще, мне надо поработать, привести в порядок мысли. – Миранда достала из шкафчика фен. – И еще я должна поговорить с Эндрю.
Может быть, сходить к мессе после обеда, а сейчас одним движением развязать узел ее полотенца? Но Райан отогнал это желание.
– Что ты собираешься ему сказать?
– Не очень много. – И от этого она чувствовала себя виноватой. – Если он будет продолжать и дальше… Я ненавижу, когда он пьет. Ненавижу. – Голос предательски задрожал. – Знаешь, вчера вечером была минута, когда я ненавидела его. Он единственный, кто у меня есть во всем мире, а я его ненавидела.
– Ты ненавидела не его, а то, что он делает.
– Да, конечно, ты прав. – Но она помнила свои чувства, когда увидела Эндрю, стоявшего на площадке лестницы и размахивавшего бутылкой. – Все равно, я должна с ним поговорить. Должна ему кое-что рассказать. Я никогда прежде ему не лгала, ни в чем.
Никто лучше, чем Райан, не понимал, что такое семейные узы. И как крепко они могут связывать.
– Пока он будет пить, ему нельзя доверяться.
– Знаю.
И это глубоко ранило се сердце.
В ванной в другом крыле дома Эндрю подошел к раковине и заставил себя глянуть в зеркало.
Лицо серое, глаза налиты кровью, под левым глазом синяк, над бровью порез. Все тело трясет как в лихорадке.
Он мало что помнил из вчерашнего вечера, но даже отрывочных воспоминаний хватило, чтобы скривиться, как от боли.
Он вспомнил, как стоял на лестнице, размахивал бутылкой и что-то орал. А Миранда внизу смотрела на него.
И в ее взгляде было нечто очень похожее на ненависть.
Эндрю закрыл глаза. Все нормально, он все держит под контролем. Вчера он немного перебрал, больше этого не повторится. Он вообще дня два не будет пить и докажет им всем, что для него это – раз плюнуть. Просто он находился под действием стресса. А причин для стресса имелось предостаточно.
Стараясь не обращать внимания на трясущиеся руки, Эндрю достал пузырек с аспирином. Когда и пузырек и таблетки упали на пол, он не стал их поднимать. Что ж, пусть его боль останется с ним.
Миранду он нашел в ее кабинете. На ней были свитер и леггинсы, волосы она закрутила в небрежный узел. Она сидела за компьютером.
Собрав все свое мужество, Эндрю шагнул в кабинет. Она оглянулась, потом быстро закрыла файл, в котором работала.
– Доброе утро. – Она знала, что голос звучит очень холодно, но не могла заставить себя говорить с ним ласковее. – На кухне есть горячий кофе.
– Извини. Мне очень жаль, что так получилось.
– Не сомневаюсь. Тебе надо приложить к глазу лед.
– Чего ты от меня хочешь? Я же сказал: извини. Я перебрал, вел себя как полный идиот. Больше этого не произойдет.
– Ты уверен?
– Да. – Холодное недоверие вопроса разозлило его. – Я всего лишь выпил чуть больше нужного, вот и все.
– Тебе совсем нельзя пить, Эндрю. И пока ты этого не поймешь, все это будет продолжаться, и ты будешь причинять боль тем, кто тебя любит.
– Слушай, пока ты там развлекалась с Болдари, я тут на ушах стоял, с работы не вылезал. И в какой-то степени виной этому твой провал во Флоренции.
Очень медленно она поднялась:
– Что, извини?
– То, что слышала. Это я выслушивал жалобы и ругань папочки и мамочки по поводу твоей ошибки с этой бронзой. Я искал эти чертовы документы на «Давида» – а ведь отвечаешь за документацию ты. Все шишки сыпались на меня, за неимением главного виновника. А ты упорхнула и увлекательно проводила время, кувыркалась…
Звук пощечины потряс обоих. Миранда прижала горевшую огнем руку к груди и отвернулась.
Он постоял, недоумевая, но, так ничего и не сказав, развернулся и вышел.
Миранда услышала, как хлопнула входная дверь, увидела из окна отъезжающий автомобиль.
Всю жизнь брат был ее опорой. А сейчас, даже не попытавшись найти в себе хоть чуточку сострадания, она оттолкнула его. Именно сейчас, когда он больше всего в ней нуждался.
