Такое внимание к организации и ценности письменных библейских текстов подразумевает огромную веру в надежность писцов, которые копировали книги в учебных и литургических целях. Возможно, оригиналы по крайней мере некоторых библейских текстов хранились в Иерусалимском храме, но неизвестно, проводились ли сверки переписанных свитков с оригиналами, и если да, то как часто. В библейских рукописях из Кумрана наблюдается широкая текстуальная вариативность — от многочисленных орфографических вариантов в рукописях Пятикнижия, где древнееврейские слова иногда пишутся с согласными, обозначающими гласные
[11], а иногда нет, до куда более значимых вариаций в тексте: содержание найденной в Кумране фрагментарной рукописи первых двух книг Царств куда ближе к рассказу об этом периоде в Первой книге Паралипоменон, чем к версии Первой и Второй книг Царств в позднейшем раввинистическом варианте Библии.
В бюрократических государствах Ближнего Востока и Египта институт писцов как вспомогательных административных работников существовал издавна, и, возможно, некоторые из тех, кто переписывал еврейские религиозные тексты в персидский период (как, например, Ездра, названный в Библии писцом
[12]), в ранние эпохи официально занимали подобные должности в еврейском обществе. Из библейских текстов мы знаем, что переписчиков обучали внутри семьи-гильдии и выдающееся семейство писцов могло играть важную роль в политической жизни в период монархии, когда высочайшим постом для представителя этой профессии был пост «писца царского», но о наличии класса или гильдии еврейских писцов в конце эпохи Второго храма никаких свидетельств нет. В свитках Мертвого моря можно различить работу многочисленных отдельных писцов на протяжении эпохи от II века до н. э. до I века н. э., но сами тексты умалчивают о том, кем они были, и ни Флавий, ни раввины-танаи первых двух веков н. э. ничего не говорят ни об уровне профессионализма писцовой гильдии, ни о ее социальной роли.
Писцов часто нанимали для рутинных целей, например для копирования юридических документов, в чем можно убедиться по брачным документам и актам купли-продажи I–II веков н. э., найденным в пещерах близ Мертвого моря. Легко представить, что любой такой писец, решивший взяться за копирование религиозного текста, должен был пользоваться доверием своих клиентов, которые, как правило, не имели возможности проверить соответствие его текста оригиналу. Можно предположить, что такие переписчики относились к своей задаче с благоговением, зная, что создаваемый ими объект приобретал святость в результате их действий. В раввинистическом иудаизме считается, что прикоснуться к любому библейскому тексту — даже к отрывку длиной всего в 85 букв — означает «сделать руки нечистыми», что придает процессу письма еще большую святость, чем лепке идола с точки зрения ваятеля-язычника, для которого (об этом сообщает Цицерон) идол становился священным только после окончания работы и посвящения. Такие переписчики неизбежно воспринимались как люди одновременно ученые и благочестивые, и, возможно, именно поэтому авторы Евангелий, описывая общение многочисленных жителей Галилеи с Иисусом, выделяют «книжников» в особую категорию [10].
Учитывая то, насколько священными считались еврейские тексты и их материальные копии, идея их перевода на другие языки может показаться странной, однако, очевидно, евреи делали подобные переводы еще до середины II века до н. э., когда были написаны последние фрагменты книг, сейчас составляющих еврейскую Библию, а именно последние пророчества в Книге Даниила, сочиненные, судя по всему, в 167 году до н. э. Пятикнижие было переведено на греческий язык, вероятно, в Александрии, уже в III веке до н. э.; в течение следующего века или около того были переведены и остальные библейские книги. Различия в стиле перевода заставляют предположить, что над текстами работали несколько переводчиков, возможно находившихся в разных местах. Приблизительно в середине II века до н. э. еврейский автор сочинил полный романтики рассказ, написанный в форме письма к нееврею по имени Филократ от его брата Аристея, о том, как веком ранее по воле греко-македонского правителя Египта Птолемея Филадельфа появился перевод Торы на греческий. Согласно этому «письму», Птолемей повелел семидесяти двум мудрецам из Иерусалима перевести законы иудеев на греческий язык для царской библиотеки. В тексте письма царь-язычник восхищается мудростью этих законов. Достоверность этого рассказа давно ставится под сомнение, но о чем он действительно свидетельствует — это о гордости еврея-автора за получившийся в результате перевода греческий текст. К середине I века н. э. годовщина этого перевода отмечалась ежегодным празднеством на острове Фарос в александрийской гавани, «куда приплывают не только иудеи, но и очень многие другие, чтобы почтить то место, где впервые воссиял перевод». Философ Филон Александрийский (см. главу 7), подробно рассказывая о празднестве, добавил к версии, изложенной в письме Аристея, несколько красноречивых деталей. Согласно письму Аристея, в конце каждого дня семьдесят два переводчика сверяли свои версии, чтобы перевод как можно лучше соответствовал еврейскому тексту. В версии Филона все происходит иначе: переводчики, выбрав остров Фарос, «где они могли найти мир и спокойствие, а душа их могла бы без помех сообщаться с законами», сидели в отдельных кельях и, став «словно одержимые», записывали каждый один и тот же текст, «как если бы каждому диктовал невидимый подсказчик» [11].
Этот греческий перевод Библии, известный как Септуагинта (по-гречески «семьдесят» — в память о числе, пусть и округленном, переводчиков Пятикнижия из легенды), дошел до наших дней почти целиком благодаря спискам, сделанным христианами, для которых он с I века н. э. был канонической версией библейского текста, но празднество, описанное Филоном, показывает, что к тому времени по крайней мере некоторые александрийские евреи почитали Септуагинту не меньше. В земле Израиля греческий перевод также пользовался известностью: свиток с полным греческим текстом книг Малых пророков (от Книги пророка Осии до Книги пророка Малахии) в версии Септуагинты был обнаружен в пещере № 8 Кумрана наряду с остальными свитками Мертвого моря. Отдельные упоминания в Вавилонском Талмуде «перевода Птолемея» показывают, что даже в самом конце античной эпохи, в VI веке н. э., о Септуагинте знали евреи, выражавшие свои религиозные идеи на арамейском языке, хотя для них греческий перевод не имел канонического статуса, каким он обладал в глазах Филона, как не имели его и позднеантичные арамейские переводы библейских книг — таргумы, которые считались вспомогательными по отношению к древнееврейскому тексту: они могли помочь в его истолковании, но не служили ему заменой. Уже в I веке н. э. некоторые евреи, которые, видимо, относились к Септуагинте без филоновского пиетета, стали редактировать греческий текст, чтобы привести его в большее соответствие древнееврейскому оригиналу. Эти редакции, принадлежащие перу Феодотиона, Симмаха Эвионита и Аквилы Синопского, в поздней античности были широко распространены и среди иудеев, и среди христиан [12].
