— Ну будь ты человеком! — взмолился парень. — Ты же знаешь, от меня пользы нет! А фонарик и Сергеич может подержать!
Гуру стоял, опершись о стол красного дерева, и задумчиво потирал бородку. Он выглядел уверенным в своем праве диктовать условия. Но напоминал Ерема не тигра и даже не бойцовского уличного кота, а паучка-крестовика на исходе осени, время которого закончилось, все мошки передохли, а трепыхание паутины означает не попавшую туда добычу, а продирающегося сквозь заросли крупного зверя.
— С хера ли я вообще куда-то пойду?
Мой голос прозвучал слишком громко. Восемь пар глаз уставились на меня, Сергеич смотрел одобрительно, другие — вопрошающе, а Карина еще и презрительно. Сжечь меня взглядом не удалось, поэтому она пафосно воскликнула:
— Настоящий мужчина защитил бы свою женщину!
— Не понял, — заулыбался я и напомнил ее вчерашние слова: — А как же «у женщины такие же права и возможности, как у мужчины»?
Ой-ё, зря я на вентилятор накинул. В группе гуру забурлило так, что…
Но публичным линчеванием все не закончилось, точнее, не успело, — в дверь осторожно постучали, раздался тихий голос:
— Хилфе! Гибте с либенден? Хелп!
Еремей шикнул на готовых взорваться дамочек, на цыпочках прошелся к двери, повернулся к нам и приложил палец к губам…
Глава 11. И у тебя хватает наглости?
В дверь постучали настойчивее, немецкую речь сменил очень плохой английский:
— Из энибади зэа?
Гуру глянул в глазок, выпрямился, уперев руки в боки, и жестко, но вежливо попросил на своем киношно-ломаном инглише:
— Здесь никто! Никто! Уходите! — И добавил по-русски: — Нам лишние рты ни к чему! Ищите дураков в другом месте!
— Это почему не нужны? Если мужики — очень даже нужны! — возмутился Сергеич. — Кто твой курятник кормить-то будет?
— Нахал! — воскликнула Евгения.
— Сергеич прав, — сказал я. — Люди нам нужны. Чем нас больше, тем мы сильнее.
Еремей на шаг отступил от дверей, указал мне на выход:
— Милости прошу, уважаемый! Догоняйте этих пожилых немцев. Им обоим лет по восемьдесят, я их знаю, они еле на ногах стоят!
Я сжал кулаки — взыграло с детства вбитое правило, что пожилым нужно уступать места и всячески помогать. Черт, но сейчас цель — выжить, мы не имеем права тащить на себе двух немощных, от которых вряд ли будет помощь… От мысли, что, может, и прав Еремей, стало тошно.
Пока совесть боролась со здравым смыслом, Сергеич констатировал:
— А, так то немчура была? Тогда поддерживаю! — И проворчал: — У меня дед погиб под Харьковом. Гнать, гнать этих гансов… — Воспоследовавшему ругательству позавидовал бы и боцман.
Совесть все-таки одержала верх. Под неодобрительный бубнеж Сергеича я открыл дверь, но немцев уже и след простыл. Что ж, одна проблема разрешилась сама собой, осталось определиться, как жить дальше. Это за нас попыталась сделать Элеонора. Крупная и кудрявая докторша взяла у Карины список и протянула мне:
— Вот то, что нам нужно, Денис. Постарайтесь ничего не упустить.
Ни «пожалуйста» тебе, ни «спасибо». Слова ясноокого и светлоликого не подлежат обсуждению, он сказал, что мы нижнее звено пищевой цепочки, значит, так тому и быть. Но есть одно упущение: нас-то спросить забыли, а мы звери более зубастые, чем он. И я сейчас не о бите в руках, а о статусе, полученном от жнецов.
В который раз безумно хотелось послать всю эту компанию в пешее эротическое путешествие, но я сдержался. Сложив листок вдвое, обвел взглядом дам и затесавшегося среди них Макса, имевшего вид лихой и придурковатый, кивком позвал его на балкон, где у нас, похоже, образовался штаб сопротивления. Сисадмин нехотя поплелся следом.
— Вы куда? — спросила Элеонора.
— Ясное дело — совещаться, как вас прокормить, — ответил я, чуть подумав. А потом меня понесло: — Мне было знамение из центра вселенной, что отныне мой наипервейший долг — хранить и защищать вас, милые дамы. Вас и гуру Еремея.
Евгения и панда-Ирина обрадовались, восторженно переглянулись. Карина с подозрением прищурилась. Маша надула из жвачки пузырь, который, лопнув, залепил ее нос.
— Ерничаете? — скептически спросила Элеонора и кивнула: — Ерничаете. Но все же помните, что слова не просто сотрясают воздух. Слова имеют вес. Не выполните, что обещали, пожалеете! Бумерангом вернется.
Сделав это мрачное предсказание, врачиха удалилась. Ее отчасти справедливые слова, а еще больше наглость гуру, попытавшегося на нас паразитировать, так меня взбесили, что я с трудом подавил желание упокоить и его…
В этот момент сквозь звуконепроницаемые стены номера пробился истошный вопль. Его приглушило так, что женщины и ухом не повели, но я, перехватив биту, рванул на выход. Уже открывая дверь, знал, что увижу, — в конце коридора чету немцев атаковал зомби.
Так и есть! Я рванул на помощь. Кто-то выбежал вслед за мной, шумно топая по ковровому покрытию, но оглядываться я не стал — вряд ли это Макс, скорее пожилой электрик.
Зомби, непонятно откуда взявшийся мужик в белом халате, на счастье немцев был свежим, он еще толком не проснулся и еле передвигался. Но пожилая чета сама себя загнала в закуток, где стояла кадка с пальмой, и теперь не могла выбраться без риска попасть в зубы мертвеца. Тот урчал, тянулся к ним руками, но упирался в ветку, которая и мешала ему добраться до потенциальных жертв, женщина кричала, отвернувшись к стене, мужчина тыкал в зомби тонкой тростью, пытаясь оттолкнуть, при этом я, приблизившись, отметил, что действовал немец грамотно — метил в лицо и уже выбил глаз нападающему.
Подбежав к зомби, я занес было биту над плешивым затылком, но тут меня осенило.
Я протянул биту старику-немцу по имени Дитрих Киндерманн, другой рукой указал на зомби, пытаясь перекричать его вопящую супругу Керстин:
— Хит хим, Дитрих! Ит’с ё ченс ту сёвайв. Нот онли нау, бат ин зе фьюче ту!
[1]
Для четы Киндерманн интерфейс и правда был единственным шансом выжить. Старик Дитрих не растерялся, биту принял и… ударил, вернее, сделал тычок в грудь зомби в халате так, что тот завалился на спину. У Керстин кончился воздух в легких, она перевела дух, чтобы продолжить вопить, но Дитрих перехватил ее за кисть и потащил за собой:
— Шнелля, Керстин, шнелля!
[2]
Проскочив мимо меня, старик обернулся, вернул биту:
— Данке!
— Ю шуд финиш хим, Дитрих! — воскликнул я, кивая на зомби. Он ворочался на полу и вот-вот мог подняться. — Крак хис хед, олд мэн, ит’с ё ченс!
[3]
