— Теперь ты стервозничаешь.
Услышав в его голосе веселое изумление, Фиона улыбнулась.
— Да, и горжусь этим. Уходи. Я должна закончить. Саймон, я очень признательна тебе за то, что ты для меня делаешь.
— Угу.
— Правда. И я понимаю, что нарушаю твое личное пространство, твой привычный распорядок.
— Заткнись.
— Я просто хочу поблагодарить…
— Заткнись. Ты много значишь для меня. Все, точка. И вообще у меня дела.
Саймон развернулся и ушел, а Фиона так и осталась сидеть на корточках.
«Заткнись. Ты много значишь для меня. Все, точка». В устах Саймона это почти что любовное признание в стихах.
К тому времени, как комната была прибрана, а письменный стол примостился у окна, выходящего на задний двор и лес, Фиона смогла бы убить за бокал вина и удобное кресло, однако ее чувство порядка не позволило оставить чемоданы нераспакованными. Надо найти Саймона и спросить, куда складывать.
Ее удивила застеленная кровать в спальне — ну, застеленная по его представлениям. Собачьи подстилки были брошены в углу, а двери на заднюю веранду распахнуты. Она заглянула в гардеробную. Саймон сдвинул вешалки со своей одеждой, чтобы освободить ей место, но понадобится ящик, а лучше два. Она подошла к комоду и осторожно приоткрыла один из ящиков. Пустой. Саймон опережал ее на шаг… Фиона вскинула голову, принюхалась.
Лимон?
Охваченная любопытством, Фиона подошла к двери в ванную комнату и замерла, узнав аромат только что проведенной уборки, увидев мерцание чистого фарфора и сияние натертого металла. Аккуратно развешанные полотенца окончательно растопили ее сердце.
Наверное, он каждое свое движение сопровождал ругательством, но она много значит для него. Все, точка.
Фиона развесила одежду, разложила туалетные принадлежности и отправилась на поиски Саймона.
Он стоял у задней двери кухни, устремив взгляд на оборудование собачьей площадки.
— Кое-что нужно заменить, — сказал он, не оглядываясь. — Вон та платформа — дерьмо.
— Возможно, ты прав. Джеймс и Лори уехали?
— Да. Она распихала черт знает что в шкафчики и холодильник и велела передать тебе, что позвонит завтра. Я предложил им пиво, — добавил он, словно защищаясь, — но они сказали «как-нибудь в другой раз».
— Представляю, как они устали.
— Да, я хочу выпить пива на пляже.
— Отличная мысль. Иди. У меня осталась еще пара дел, а потом я к тебе присоединюсь.
Саймон подошел к холодильнику, достал пиво.
— Ничего больше не отмывай. Фиона подняла руку.
— Торжественно клянусь.
— Ладно. Я оставлю Ньюмена, возьму остальных. Фиона кивнула. Что делать? Ее не оставят одну. Даже здесь.
Услышав, как Саймон приказал: «Ньюмен, останься. Останься с Фи», она села за кухонный стол, положила голову на сложенные руки и стала ждать, когда хлынут слезы. Но не дождалась. Она слишком долго сдерживала их. Заталкивала поглубже все эти часы, а теперь они оказались надежно запертыми и просто саднили в горле, раздирали голову.
— Ладно, — выдохнула Фиона и встала, взяла бутылку воды — вода лучше пива и чище его — и вышла во двор к верному Ньюмену. — Пойдем прогуляемся.
Он тут же вскочил, встряхнулся и потерся об нее.
— Я понимаю. Новое место. Здесь хорошо, правда? Просторно. Поживем здесь пока, привыкнем.
Ее взгляд привычно выхватил участки, где хорошо смотрелись бы цветы, где можно было бы разбить небольшой огород… Это не мое, напомнила она себе.
— И все равно здесь не помешало бы больше цвета, больше скамеек, качалок. Странно, что он не подумал об этом. Он ведь художник. — Она остановилась у спуска к пляжу. — Но зато здесь прекрасный вид. Просто сказочный.
Крутая лестница вела к узкой прибрежной полосе и сонному заливу. В небе мерцали звезды, обостряя ощущение покоя, уединенности. Саймон шел вдоль кромки воды с тремя псами, обнюхивающими песок и пену.
Он скучал, поняла Фиона. Скучал по одиноким прогулкам в сумерках там, где суша встречается с морем. Скучал по покою, по тихому шуршанию прибоя в конце рабочего дня, но он отказался от всего этого ради нее. Что бы ни случилось с ними, между ними, она это не забудет.
Саймон вытащил из сумки, пристегнутой к поясу, ярко-желтые теннисные мячики и стал швырять их — один, другой, третий — в воду. Собаки метнулись за добычей.
«Как же они будут вонять, — подумала Фиона, следя за собаками, плывущими к прыгающим на воде желтым мячам. Она услышала смех Саймона, чуть-чуть перекрывающий шуршание прибоя, и этот звук отогнал ее невеселые мысли. — Какие они чудесные, просто идеальные. Мои парни».
Рядом с ней дрожал от нетерпения Ньюмен.
— Какого черта! Четыре вонючие собаки ничем не хуже трех вонючих собак. Иди! Иди играть!
Ньюмен бросился вниз по крутым ступенькам, выражая свою радость отчаянным лаем. Саймон подбросил четвертый мячик, поймал и швырнул. Ньюмен, ни на мгновенье не замешкавшись, бросился в воду.
Фиона побежала вниз, чтобы присоединиться к всеобщему веселью.
В номере мотеля рядом с аэропортом Сиэтла Фрэнсис К. Экл читал последнюю весточку от Перри и цедил свою ежевечернюю порцию виски со льдом.
Плевать он хотел на недовольный тон наставника, но такие слова, как разочаровал, контроль, сосредоточенность, необходимо, словно выпрыгивали из текста, уязвляя его гордость, его самолюбие.
«Как скучно, — подумал он, комкая записку. — Скучно, брюзгливо и раздражает безмерно. Перри неплохо бы вспомнить, кто сидит в тюрьме, а кто наслаждается свободой».
Вот в этом и заключается проблема с учителями. Уж кому знать, как не ему, ведь он сам был учителем. Скучно, брюзгливо и раздражает безмерно. Так было раньше, но не теперь.
Теперь власть над жизнью и смертью в его руках.
Подняв одну руку, Фрэнсис рассмотрел свою ладонь и улыбнулся.
Он мог по своей прихоти внушать страх, причинять боль, вселять надежду и уничтожать ее. Он видел все это в их глазах: весь тот страх, боль, надежду и в конце концов капитуляцию.
Перри никогда не испытывал подобного всемогущества и познания. Если бы испытывал, то не твердил бы постоянно об осторожности и контроле или, как учителю нравилось это называть, о «чистом убийстве».
На данном этапе самое сильное наслаждение доставила Аннетт. А почему? Потому что он слышал глухие удары своих кулаков по ее телу, различал звуковые оттенки шлепков и ударов, слышал хруст костей. И чувствовал каждый удар, как она сама.
Потому что он видел кровь, чувствовал запах крови. Он мог наблюдать, изучать, как проступают следы его ударов на ее коже, как разливается кровь.
