— И что же случилось?
— Женщина. Как всегда, это была женщина. Я думал, что без ума влюблен в нее, да и она в меня тоже. Она стала моей моделью, когда я переживал «период Матисса». Видела бы ты меня тогда. Волосы у меня были такой же длины, как твои сейчас, и я зачесывал их назад и связывал кожаным шнуром. У меня даже была золотая серьга в левом ухе.
— Ты носил серьгу?
— Не ухмыляйся, они, между прочим, сейчас очень модны. Я просто шел впереди своего времени. — Закуски были унесены, чтобы освободить место для зеленого салата. — Во всяком случае, мы думали, что создали свой «дом» в этой маленькой, нищей комнатушке. Однажды вечером, когда немного перебрал вина, я рассказал ей о своих родителях, о том, что они никогда не понимали мой художественный дар. Она пришла в жуткую ярость.
— Она так разозлилась на твоих родителей?
— Ты такая милая, — неожиданно проговорил он и поцеловал ее руку. — Нет, она разозлилась на меня. Я был богачом и не сказал ей об этом. У меня — куча денег, а я жду, чтобы она довольствовалась маленькой, грязной комнатушкой в бедном квартале, где она должна зажаривать бобы и рис на противне. Самое смешное, она действительно заботилась обо мне, пока думала, что я нищий художник. Однако когда обнаружила, что я вовсе таковым не являюсь и, более того, не собираюсь пользоваться тем, что доступно мне, а следовательно, и ей, она пришла в неописуемую ярость. У нас случилась жуткая ссора, и она выложила мне все, что на самом деле думает обо мне и моей работе.
Эстер представила его себе — молодого идеалиста, стремящегося самостоятельно проложить себе дорогу в жизни.
— Люди часто говорят в запале совсем не то, что думают на самом деле.
Он поцеловал ей руку.
— Да, очень милая. — Его рука по-прежнему накрывала ее руку, когда он продолжил: — В любом случае она меня бросила и предоставила возможность самому о себе позаботиться. Все эти три года я жил в уверенности, что я — великий художник, время которого еще придет. Истина же заключалась в том, что я не великий.
У меня есть способности, я неплохо соображал, но я никогда не был великим. Так что я покинул Новый Орлеан и переехал в Нью-Йорк, занявшись коммерческим искусством. Я работал очень быстро в своей тесной каморке, и обычно клиент оставался доволен, но я был жалок. Мой послужной список позволил мне получить место в «Юниверсал» — сперва обводчика, потом художника. А потом, — он поднял свой бокал в приветственном жесте, — появился Зак. Конец истории.
— Ты — счастливый человек. — Эстер повернула руку так, что их ладони сомкнулись. — Немного найдется людей, которые могли бы, как ты, похвастаться тем, что довольны собой, что у них нет конфликта между тем, кто они есть, и тем, чем они занимаются в жизни.
— На это у меня ушло немало времени.
— А твои родители, ты примирился с ними?
— Мы пришли к общему пониманию того факта, что никогда не поймем друг друга. Но мы — одна семья. У меня — свой пакет акций, так что они могут говорить друзьям, что весь этот бизнес с комиксами — просто мое развлечение или прихоть. В чем есть доля истины. — Мич заказал еще одну бутылку шампанского к основному блюду. — Теперь твоя очередь.
Эстер улыбнулась, наслаждаясь утонченным вкусом суфле.
—О, я не могу рассказать о чем-нибудь столь же экзотичном, как твоя артистическая мансарда в Новом Орлеане. Напротив, у меня было очень среднее детство в очень средней семье. Настольные игры в субботу вечером, жареные отбивные в воскресенье. У папы была неплохая работа, мама вела дом. Мы очень любили друг друга, но не всегда хорошо уживались. Моя сестра была очень общительной, душа компании, возглавляла группу поддержки местной футбольной команды и все такое. Я же росла скромной и стеснительной.
— Ты по-прежнему очень стеснительна, — прошептал Мич, сжимая ее пальцы.
— Не думала, что это заметно.
— Самым непосредственным образом. Ну, а что с отцом Рэда? — Он почувствовал, как напряглась ее рука. — Я хотел спросить тебя об этом, Эстер, но мы не будем говорить о нем, если это тебя, так расстраивает.
Она высвободила одну руку и взяла бокал. — Это случилось много лет назад. Мы встречались в старших классах школы. Рэдли очень похож на своего отца, так что ты можешь представить себе, какой он был привлекательный. Он казался также немного сумасбродным и необузданным, но я находила это притягательным. — Эстер тревожно повела плечом, но решила закончить начатое. — Я действительно была безумно стеснительной и немного скованной, а он казался мне просто восхитительным и потрясающим, особенно в сравнении с унылыми повседневными буднями. Я почувствовала, что безумно его люблю, как только он меня в первый раз заметил. Все очень просто. В любом случае мы дружили два последних школьных года и поженились спустя несколько недель после выпускного. Мне не было еще и восемнадцати, и во мне жила абсолютная уверенность в том, что брак — это цепь увлекательных приключений.
— А оказалось не так? — спросил Мич, когда она остановилась.
— Первое время именно так. Мы были совсем молодыми, и никто не придавал значения тому, что Аллан постоянно менял работу, не в силах продержаться больше недели на одном месте. Он продал сервиз, который нам на свадьбу подарили мои родители, и на эти деньги мы отправились на Ямайку. Все прошло очень страстно и романтично, и у нас тогда еще не было никакой ответственности ни перед кем, кроме себя. А потом я забеременела.
Она снова замолчала и, оглянувшись назад, вспомнила охватившие ее при этом известии чувства: восторг, предвкушение, страх.
—Я была взволнована. Аллан старался меня отвлечь и ринулся покупать детские коляски и
стульчики в кредит. Деньги быстро закончились, но мы были настроены оптимистично,
даже тогда, когда в последние месяцы беременности мне пришлось перейти на режим частичной занятости, а затем, с рождением Рэдли, и вообще бросить работу. Он был чудесным,
восхитительным, единственным. — Она слегка улыбнулась. — Понимаю, все мамы говорят так
про своих детей, но он и в самом деле был для меня самым прекрасным, самым драгоценным существом в мире. Он изменил мою жизнь. Но не изменил Аллана. Эстер гладила пальцами ножку бокала, стараясь пробудить память о событиях, о которых она уже много лет назад дала себе зарок не вспоминать.
— Я не отдавала тогда себе в этом отчета, но Аллана сильно злил навалившийся на него груз ответственности. Он негодовал, что мы не могли отправится в кино или на танцы по первому его желанию. Он по-прежнему совершенно бездумно разбрасывался деньгами, и ради Рэда я была вынуждена это компенсировать.
—Другими словами, — тихо произнес Мич, — ты выросла.
—Да.— Она удивилась, что Мич так быстро разобрался в ситуации, и подумала, что он, вероятно, сможет понять ее. — Аллан хотел, чтобы все шло по-старому, но мы уже не были детьми. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что он просто ревновал к Рэдли, но я же хотела, чтобы он вырос, вел себя как отец, нес ответственность. В двадцать лет он все еще продолжал оставаться тем шестнадцатилетним мальчиком, которого я знала в школе, но я уже не была той девчонкой. Я стала матерью. Мне причлось вернуться на работу, поскольку я думала, что дополнительный доход поможет облегчить возникшие в наших отношениях сложности. Однажды, забрав Рэдли от няньки, я вернулась домой и обнаружила, что Аллана нет. Он оставил записку, в которой написал, что больше не может чувствовать себя связанным.
