— Конечно. Все равно мне больше не дадут поспать.
Она унесла шампанское и цветы на кухню: узкое помещение, увеличенное застекленной комнатой для завтраков. Для ее оформления Эмма выбрала голубой и белый цвета. Блестящий синий стол, белые бытовые приборы, голубые и белые плитки на полу. В старинном кухонном шкафу, который она сама выкрасила в белый цвет, стояла посуда из синего стекла.
Полив три кактуса в синих горшках, она принялась готовить завтрак. Трижды в неделю приходила служанка, но Эмма наслаждалась готовкой не меньше, чем фотографией. Она положила на решетку любимые колбаски Дрю и стала молоть кофе.
Через некоторое время он сам появился на кухне такой же небритый, однако от вкусного запаха у него улучшилось настроение. К тому же он любил видеть жену у плиты, с удовлетворением вспоминая, что, несмотря на свой крупный счет в банке, Эмма принадлежит ему.
— Доброе утро. — Он поцеловал ее в шею.
Но ее улыбка сразу исчезла, когда Дрю начал теребить ее грудь.
— Все будет готово через минуту.
— Хорошо. Я умираю от голода, — сказал он, грубо ущипнув ее за соски.
Эмма ненавидела, когда муж так делал, но промолчала и начала разливать кофе. Она уже говорила Дрю, что ей неприятно, а он лишь стал проделывать это чаще.
Ты слишком обидчива, Эмма. Где твое чувство юмора?
— У меня новость, — сообщила она, подавая ему чашку. — О, Дрю, замечательная новость!
Неужели она беременна? Ему просто необходимо подарить Брайану внука.
— Ты была у врача?
— Нет… о, Дрю, я не беременна. Извини. — Эмма ощутила знакомое чувство вины и бесполезности, видя, как исказилось лицо мужа. — Нужно еще немного подождать. Я внимательно слежу за своей температурой.
— Конечно. Ты стараешься вовсю.
Эмма открыла рот. Потом закрыла. Не время напоминать, что для этого требуются двое. При последней дискуссии на подобную тему Дрю расколотил торшер, а затем на всю ночь ушел из дома.
— Я встречалась с Раньяном.
— Гм? Ах да. Мерзкий старик, фотопачкун?
— Он вовсе не мерзкий. — Нет смысла возвращаться к прозвищу «фотопачкун». — С причудами, но не мерзкий. — Она поставила свою тарелку на стол, готовая взорваться. — Он устраивает мою выставку. Мою персональную выставку.
— Выставку? О чем ты говоришь, черт возьми?
— О своей работе, Дрю. Я уже говорила тебе, что он, наверное, снова предложит мне работать у него. А дело оказалось вовсе не в этом.
— Ну, место тебе совсем не нужно. Ты знаешь мое мнение по поводу твоей работы у этого старого пердуна.
— Да… в общем, не имеет значения. Раньян считает, что у меня хорошо получается. Ему было трудно признать это, но он собирается спонсировать выставку.
— То есть это будет одно из милых дорогостоящих сборищ, где люди бродят, разглядывая снимки, говорят что-то вроде: «Какая глубина, какая перспектива»?
Эмма встала из-за стола и принялась развязывать тюльпаны, чтобы успокоиться. «Он не собирался меня обижать», — уверяла она себя.
— Это важный шаг в моей карьере, я мечтала об этом с детства. Надеюсь, ты понимаешь.
Пользуясь тем, что она стоит к нему спиной, Дрю закатил глаза. Кажется, ему следует теперь восхититься и ублажить ее.
— Конечно, понимаю. Очень хорошо, любимая. Когда настанет этот замечательный день?
— В сентябре. Раньян хочет дать мне время подготовить лучшие работы.
— Надеюсь, ты включишь в экспозицию и несколько моих фотографий.
Эмма заставила себя улыбнуться:
— Разумеется. Ты — мой любимый сюжет.
Эмма была уверена, что Дрю вовсе не желает ей мешать, хотя его постоянные требования уделить ему внимание почти не позволяли ей работать. Он намеревался использовать все преимущества Нью-Йорка, и они непрерывно посещали клубы. Ему захотелось отдохнуть, и они улетели на Виргинские острова. Он завел друзей среди богатой молодежи, теперь их квартира редко пустовала. Если они не принимали гостей сами, то шли к кому-то на вечеринку.
Премьера на Бродвее, вечер в открывшемся ночном заведении, концерт в Центральном парке. Все их действия запечатлевались, имена и лица украшали газеты, их помещали на обложку «Роллинг стоунз», «Пипл» и «Ньюсуик». У них просила интервью Барбара Уолтере.
Когда это пристальное внимание начинало выводить Эмму из терпения, она напоминала себе, что именно о такой жизни мечтала в пансионе. Однако действительность оказалась гораздо изнурительнее и скучнее, чем она предполагала.
«Первый год брака самый тяжелый», — постоянно говорила себе Эмма. Он требует усилий и терпения. Если замужество и жизнь в целом оказываются не такими увлекательными, как представлялись, значит, она просто чересчур старается.
— Ну же, милочка, у нас вечеринка. — Дрю повернул жену к себе. Плеснув ей в бокал минеральной воды, привлек к себе, приглашая танцевать. — Расслабься, Эмма.
— Я устала.
— А ты вечно устала!
Когда Эмма попыталась отстраниться, его пальцы вонзились ей в спину. Она три ночи работала в фотолаборатории. До выставки оставалось всего шесть недель, Эмма страшно нервничала и злилась, потому что муж не проявлял никакого интереса к ее работе, потому что лишь два часа назад объявил о приходе нескольких друзей.
В квартиру набилось сто пятьдесят человек. Гремела музыка. И такие «маленькие» сборища происходили все чаще. Недельный счет за спиртное доходил до пятисот долларов. Нет, Эмме не жалко денег. Дело не в них. И даже не во времени, если речь идет о друзьях. Но число друзей катастрофически увеличивалось, они приводили уже своих друзей и подружек. На прошлой неделе, когда все разошлись, в квартире был полный разгром. Софу залили. О восточный ковер ручной работы загасили сигарету. Но хуже разбитой вазы из баккара и пропавшей конфетницы из лиможского фарфора были наркотики.
В комнате для гостей Эмма обнаружила незнакомых людей, нюхающих кокаин. Эта комната, как она надеялась, скоро должна стать детской.
Дрю обещал, что впредь такого не будет.
— Ты злишься потому, что Марианна не пришла.
«Не была приглашена», — мысленно поправила Эмма и пожала плечами:
— Дело не в этом.
— С тех пор как она вернулась в Нью-Йорк, ты проводишь с ней больше времени, чем со мной.
— Дрю, мы не виделись с ней около трех недель. У меня со всем нет времени.
— Однако у тебя хватает времени крутить хвостом.
— Я иду спать.
Эмма пробралась сквозь толпу, не обращая внимания на оклики и смех. Дрю поймал ее на лестнице, и вонзившиеся в нее пальцы дали ей понять, что он не менее разъярен, чем она.
