— Все будет прекрасно.
Она собралась уходить, но Дрю только крепче сжал ее руку:
— Бог мой, как ни банально это звучит, но вы самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.
Польщенная и взволнованная, Эмма попыталась высвободиться.
— Вам нужно почаще выходить на люди.
— Хорошо. Куда вы хотите пойти?
Она снова потянула руку, борясь с паникой и смехом. Со стороны сцены уже доносились голоса и шум.
— Мне пора возвращаться.
— По крайней мере скажите, как вас зовут. — Дрю провел пальцем по ее руке, и ноги у Эммы стали ватными. — Мужчина имеет право знать, кто разбил его сердце.
— Меня зовут Эмма. Эмма Макавой.
— О господи! — Вздрогнув, он выпустил ее руку. — Извините. Не имел понятия. Боже мой, я чувствую себя идиотом.
— Почему?
— Дочь Брайана Макавоя, а я неумело заигрывал с ней. — Дрю с отчаянием взъерошил волосы.
— Я не считаю, что у вас это получилось неумело, — пробормотала она. — Мне действительно пора возвращаться. Было очень… приятно с вами познакомиться.
— Эмма… — К его радости, она остановилась. — Возможно, в ближайшие десять недель вы найдете время на шоколадный батончик?
— Хорошо.
Дрю прислал ей батончик «Милки Вей», перевязанный розовой ленточкой, и первое в ее жизни любовное письмо. Когда посыльный ушел, она долго стояла в дверях, не отрывая глаз от записки:
«Эмма!
В Париже я придумаю что-нибудь получше. А сейчас это просто напоминание о нашей первой встрече. Сегодня вечером я буду петь «В твоих снах» и думать о вас.
Дрю».
Эмма посмотрела на шоколадный батончик. Даже корзина с бриллиантами не привела бы ее в больший восторг. Сделав три пируэта в просторном фойе, она схватила жакет и выбежала на улицу.
Дверь снова открыла Элис. На этот раз она не заплакала, а посмотрела на нее с едва заметной улыбкой:
— Вы вернулись.
— Да. Здравствуйте, Элис. — Девушка поцеловала няню, чем немало удивила ее. — Я вернулась. И надеюсь увидеть Бев. Она дома?
— Наверху, в своем кабинете. Я передам ей.
— Спасибо.
Эмме хотелось петь и плакать. Никогда в жизни она так себя не чувствовала: опьяненной, взволнованной, преображенной. Если это и есть влюбленность, она слишком долго ждала ее. Эмма нагнулась к вазе с нарциссами и гиацинтами, подумав, что впервые ощущает столь прелестные ароматы.
— Эмма! — По лестнице спешила Бев. В очках, с карандашом за ухом. — Я так рада видеть тебя. В Нью-Йорке ты говорила, что приедешь сюда, но я не думала, что у тебя найдется время зайти в гости.
— Мне принадлежит все время в мире. — Засмеявшись, Эмма прижалась к ней. — О, мама, разве сегодня не чудесный день?
— У меня пока не было возможности даже нос высунуть на улицу, но я тебе верю. — Бев отстранила девушку от себя, — Что случилось? Ты выглядишь так, будто вместе со сметаной проглотила и миску.
— Правда? — Эмма прижала ладони к щекам. — О, мне не обходимо с кем-то поговорить. Я не могу вынести этого. Папа куда-то ушел. Хотя все равно от него мало проку.
— Вот как? — Положив очки на стол, Бев повела ее в гостиную. — В чем же он не смог тебе помочь?
— Вчера я встретила одного человека.
— Одного человека? — Бев указала на кресло, но Эмма продолжала расхаживать по комнате. — Насколько я понимаю, одного человека мужского пола.
— Восхитительного человека мужского пола. О, звучит по-идиотски. Я давала себе слово никогда не быть подобной идиоткой, но он великолепен — такой милый и забавный.
— Имеет ли этот великолепный, милый и забавный мужчина имя?
— Дрю, Дрю Латимер.
— «Дорога в ночлежку».
Рассмеявшись, Эмма шутливо толкнула Бев, затем продолжила возбужденно ходить взад-вперед.
— Ты идешь в ногу.
— Разумеется.
Бев нахмурилась, затем обозвала себя чопорной старой дурой за то, что ее встревожил роман Эммы с музыкантом. «Соринка в чужом глазу», — подумала она и улыбнулась.
— Значит, у него действительно такая неотразимая внешность, как на фотографиях? — поинтересовалась Бев.
— Лучше. Мы наткнулись друг на друга за сценой. Он сидел на полу, играл на гитаре и пел, как иногда делает папа. Он принялся флиртовать со мной. Кажется, я начала что-то лепетать. — Эмма пожала плечами. Лепетала она или нет, ей хотелось запомнить каждое его слово. — Но главное, он не знал, кто я такая. Понятия не имел.
— Это столь важно?
— О да. Понимаешь, его привлекла я сама, а не дочь Брайана Макавоя. — Эмма присела на кресло и тут же опять вскочила. — Кажется, все, с кем я встречалась, хотели узнать что-то о папе и о том, каково быть дочерью Брайана Макавоя. Но Дрю пригласил меня на ужин, не зная, кто я. Для него это было не важно. А когда я сказала ему, он… смутился. Очаровательная реакция.
— Ты ходила с ним куда-нибудь?
— Нет. Возможно, я была немного испугана, чтобы сказать «да». А сегодня он прислал мне записку. И… о, мама, я до смерти хочу увидеть его. Не могла бы ты вечером тоже пойти туда? Чтобы быть рядом.
— Ты же знаешь, я не могу, Эмма.
— Знаю, знаю. Понимаешь, я никогда раньше такого не чувствовала. Как-то…
— В голове пустота, трудно дышать.
— Да, — засмеялась Эмма. — Именно так. Бев испытала это. Всего один раз.
— У тебя есть время узнать его. Не торопись.
— Я никогда не тороплюсь, — пробормотала девушка. — А ты… с папой?
Прошло больше пятнадцати лет, но Бев все равно стало больно:
— Я никого не слушала.
— Ты слушала себя. Мама…
— Не будем говорить о Брайане.
— Хорошо. Еще только одно. Папа ездил в Ирландию… к Даррену. Один раз на день его рождения, другой… другой раз в декабре. Я подумала, что ты должна это знать.
— Спасибо. — Бев сжала ее руку. — Но ты ведь пришла не за тем.
Опустившись на колени, Эмма обняла Бев за талию.
— Сегодня вечером мне нужно надеть что-то совершенно восхитительное. Пойдем со мной по магазинам.
Радостно рассмеявшись, Бев вскочила с кресла:
— Одеваюсь.
Эмма почти убедила себя, что глупо было волноваться о наряде. Она здесь, чтобы работать, а не кокетничать с солистом разогревающей группы. Нужно еще проверить оборудование, механизмы сцены, освещение, дымовую установку. Скоро Эмма забыла, что потратила больше часа на свой туалет.
Зрители уже собирались, хотя до начала еще целых полчаса. Майки, футболки, плакаты, значки. Рок-н-ролл восьмидесятых превратился из музыки для бунтарской молодежи в выгоднейший бизнес.
