— Майкл! — Эмме захотелось броситься к нему на шею, щеки у нее вспыхнули, но она лишь протянула ему руку. — Я так рада видеть тебя.
Ладонь Майкла была сильной и влажной, он тут же вытер ее о джинсы.
— Ты… ты не появлялась больше на пляже.
— Да. — Эмма продолжала улыбаться, хотя ямочка у рта исчезла. — Я так и не научилась кататься на доске. Не знала, что ты по-прежнему живешь здесь.
— Я здесь не живу. Просто отец выиграл спор и на несколько недель получил бесплатного садовника.
Майкл не знал, о чем говорить. Эмма выглядела такой красивой, такой хрупкой на свежескошенной траве в своих дорогих итальянских туфлях.
— Как твои дела? — наконец выдавил он.
— Ничего. А у тебя?
— В порядке. Я то и дело натыкался на твои фотографии. Один раз ты была там, где катаются на лыжах.
— В Сент-Морице.
— Кажется.
«Глаза все те же», — подумал Майкл. Большие, голубые, чарующие. Заглянув в них, он почувствовал, как у него дрогнуло сердце.
— Ты здесь кого-то навешаешь?
— Нет. Впрочем, да. На самом деле…
— Майкл, — раздался голос матери. Она стояла в дверях, как всегда опрятная. — Ты не собираешься предложить своей знакомой выпить чего-нибудь прохладительного?
— Ясное дело. У тебя есть несколько минут? — спросил он у Эммы.
— Да. Я собиралась поговорить с твоим отцом.
Майкл почувствовал разочарование. С чего он взял, что Эмма приехала ради встречи с ним?
— Отец дома. — Ему удалось улыбнуться. — Злорадствует. Эмма пошла за Майклом к двери, теперь уже вцепившись в сумочку мертвой хваткой, и никакие доводы рассудка не могли бы убедить ее расслабить пальцы.
Эмма увидела у окна наряженную елку, под которой лежали подарки, аккуратно завернутые и перевязанные, а по всему дому распространялся аромат сосновых веток.
Мебель была старая, но в хорошем состоянии, добротная. Семья жила среди этих вещей так долго, что уже вряд ли кто обращал на них внимание, уютно располагаясь на диване или в кресле. Занавески подняты, у окна на подставке цвели африканские фиалки.
Эмма сняла темные очки и, держа их в руках, оглядывала комнату.
— Не хочешь сесть?
— Да, благодарю. Я ненадолго, не стану мешать вам в выходной день.
— Ага, я просто мечтал всю неделю подстригать траву. — Усмехнувшись, Майкл расслабился и указал Эмме на кресло. — Схожу за отцом.
Не успел он выйти, как появилась Мардж с подносом, заставленным стаканами свежезаваренного чая со льдом и с вазочкой домашних сахарных пирожков.
— Майкл, застегни рубашку. — Она поставила поднос на кофейный столик. Как мило, что к сыну заглянула его знакомая.
— Это моя мама. Мам, это Эмма Макавой.
Мардж сразу узнала ее и постаралась скрыть любопытство и сочувствие.
— Ах да, ну конечно же. — Она разлила чай. — У меня хранится газетная вырезка. Где вы с Майклом на пляже.
— Мам…
— Матери разрешается. Очень приятно наконец познакомиться с вами, Эмма.
— Спасибо. Извините, что я вот так, без предупреждения.
— Чепуха. Друзьям Майкла здесь всегда рады.
— Эмма хочет встретиться с папой.
— О! — Мардж нахмурилась, но только на мгновение. — Он за домом, проверяет, не скосил ли Майкл его розовые кусты. Сейчас позову.
— Всего один куст. И то когда мне было двенадцать, — сказал Майкл, беря пирожок. — Но с тех пор мне больше не доверяют. Попробуй, у мамы лучшие пироги в квартале.
Эмма взяла один из вежливости, с ужасом думая, удастся ли ей проглотить хоть что-нибудь.
—У вас прекрасный дом.
Майкл вспомнил особняк в Беверли-Хиллз, где Эмма проводила лето.
— Мне тоже нравится. — Он взял ее за руку. — Что случилось, Эмма?
Почему этот тихий вопрос и нежное прикосновение лишили ее остатков самообладания? Так просто опереться на Майкла, излить ему душу, найти утешение. Но это равносильно новому бегству.
— Не знаю.
Она встала навстречу Лу. Ее улыбка получилась неуверенной, но Майклу она показалась ужасно трогательной.
— Капитан.
— Эмма. — Обрадованный Лу взял обе ее руки. — Совсем взрослая.
Девушка едва удержалась от желания положить голову ему на грудь и заплакать, как уже случалось давным-давно. Но она только сжала ему руку, заглянула в глаза:
— А вы почти не изменились.
— Такого именно комплимента ждет мужчина от красивой девушки.
Она улыбнулась, на этот раз легко:
— Нет, правда. Я учусь на фотографа, поэтому стараюсь наблюдать, запоминать лица. С вашей стороны очень любезно встретиться со мной.
— Не говорите ерунды. Садитесь же. — Заметив чай со льдом, Лу взял стакан, давая ей время освоиться. — Ваш отец тоже в городе?
— Нет. — Эмма провела пальцами по стакану, но пить не стала— Он в Лондоне… или по пути туда. Я теперь живу в Нью-Йорке, учусь в колледже.
— Я уже много лет не был в Нью-Йорке. — Лу откинулся на спинку уютного полосатого кресла. — Значит, фотография. Помню, когда мы виделись в последний раз, у вас была камера.
— Она по-прежнему у меня. Папа частенько говорит, что сотворил чудовище, подарив мне этот «Никон».
— Как поживает Брайан?
— Хорошо, — неуверенно ответила Эмма. — Весь в работе. — В этом она была уверена. — Отец не знает, что я здесь, и мне не хочется, чтобы ему стало известно об этом.
— Почему?
— Он бы очень расстроился. Ведь я приехала к вам поговорить о Даррене.
— Майкл, мне нужна твоя помощь. — Мардж собралась встать.
— Нет, пожалуйста. Останьтесь. Это дело не личное. Полагаю, таким оно никогда не было. — Эмма взволнованно поставила стакан. — Я только хотела узнать, нет ли чего-нибудь такого, известного вам и не попавшего в газеты, о чем в то время не сказали мне, посчитав слишком маленькой. Хотя мне удавалось надолго задвигать это в глубь памяти, но по-настоящему оно никуда не уходит. И вчера ночью я вспомнила…
— Что? — подался к ней Лу.
— Только песню. Которая звучала в ту ночь. Она доносилась снизу, когда я шла к комнате Даррена. На мгновение все стало таким отчетливым. Музыка, слова, плач Даррена. Но, понимаете, я не могу подойти к двери. Когда я пытаюсь вспомнить, то вижу лишь, как стою в коридоре.
— Возможно, ничего другого и не было. Нахмурившись, Лу глядел в свой стакан. Ему тоже удавалось надолго задвигать все это в глубь памяти. Но воспоминания постоянно возвращались. Л у знал, что лицо мальчика всегда будет являться ему, и не только во сне.
