Соблазны исследовательского университета
В моей карьере наступил момент, когда я задумался о руководстве более солидной программой и более крупной структурой, чем моя собственная лаборатория. Университет Джонса Хопкинса как раз искал руководителя для своей новой программы по исследованию мозга и интеллекта, которая готовилась к запуску. Несколько визитов и поздних телефонных звонков результата не дали. Под конец выяснилось, что у нас разные представления о том, кого следовало бы пригласить в новый проект. Тогда я отдавал себе отчет в том, что на те или иные имена, предложенные мной, последует ответная реакция. Так всегда бывает. Я попридержал свой список кандидатур, пока однажды ночью в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико, мне в отель не позвонил председатель комиссии. Мы дошли до финальной стадии переговоров, но я по-прежнему не хотел называть конкретные имена. Я сам всегда принимаю решения, однако предпочитаю предварительно переговорить с коллегами. Я объяснил председателю комиссии, что собираюсь именно так и поступить. Он настаивал, и в конце концов я назвал некоторых кандидатов. Он поблагодарил меня, и мы распрощались. Больше оттуда звонков и предложений не поступало.
Однако это лишь возбудило во мне стремление к более масштабным проектам. Когда я наконец решил принять предложение Калифорнийского университета в Дейвисе, меня обуревали сомнения – вполне понятные, если учесть, в каком прекрасном месте мы жили и с какими хорошими и незаурядными людьми нам посчастливилось работать. Помню, решение оформилось у меня в голове, когда я стоял в телефонной кабинке в Новом Орлеане, на конгрессе Общества нейронаук, и в последний раз уточнял условия с Джоном Стробеном, проректором Дартмутского колледжа. В академической среде встречные предложения – обычная практика. Я поставил условие, чтобы Дартмутская медицинская школа гарантировала мне не половину заработной платы, а всю целиком. Надвигались непростые времена, и это казалось разумным, поскольку Калифорнийский университет в Дейвисе сулил мне полную ставку, а также другие бонусы.
Дело свелось к разнице в зарплате между двумя учреждениями в 25 тысяч долларов. Вот и все. Если бы проректор расщедрился еще на 25 тысяч в дополнение к моему жалованью, я остался бы в Дартмуте. Он не мог этого сделать по бюрократическим причинам, разъяснять которые здесь слишком сложно, да и смысла нет. Стробен, на самом деле выдающийся проректор, был биоинженером и вместе с Дейвом Робертсом занимался МРТ-направляемой микроскопией. Он хотел довести эту работу до ума. Я поблагодарил его за звонок и предложение, повесил трубку и добрых пять минут пялился в пол. Ну что ж, подумал я, так тому и быть. Едем в Дейвис.
Я позвонил Шарлотте и все ей рассказал. Она, как и всегда, поддержала меня, хотя я расслышал нотки напряжения. Мы всего лишь два года прожили в доме, построенном и отделанном специально для нас. Сосновые рамы, роскошный паркет, кирпичные камины и десять акров вермонтского леса останутся в прошлом. Мы завели у себя дома много разных традиций, и самая замечательная из них – обеды, семейные и с приглашенными в лабораторию учеными. В нашей столовой царил дух радости и высокого интеллекта. И что же – бросить все это ради Калифорнийской долины? Стараясь смягчить удар, я забронировал люкс в отеле Auberge du Soleil в долине Напа, взял в охапку семью и отправился в короткое путешествие, чтобы показать родным красивую калифорнийскую жизнь.
Курорт полностью соответствовал своей репутации. Большие розовые подушки на встроенных диванах в номерах, отделанных плиткой с мексиканскими мотивами, имели тот новомодный и на самом деле не розовый оттенок, который вызывал у нас ощущение причастности к стильной элите. В самый разгар зимы мы потягивали коктейли у бассейна, хотя та январская неделя выдалась довольно прохладной. Мы побывали на разных винодельнях, а ужины в ресторане Tra Vigne в Сент-Хелине оказались выше всех похвал. Оставалась одна-единственная неувязка. Долина Напа – это не Дейвис! Не следовало мне первым делом показывать семье, как живут боги!
В итоге все закончилось великолепно, несмотря на трудности с покупкой нового дома, притом что старый еще не был продан. Во время всей этой эпопеи – иначе и не скажешь – Дартмутский колледж вел себя по отношению к нам весьма доброжелательно. Переезд – дело нервное не только для семьи, но и для тех учреждений, которых он касается. Надо полагать, тот университет, который вы покидаете, не слишком этому рад. И что же, вы думаете, делает опечаленная администрация? В Дартмуте нам закатили грандиозную вечеринку, и все, включая президента Джеймса Фридмана, проректора и декана, пожелали нам успехов. Мы были изумлены и растроганы, а наши связи с университетом стали еще крепче, пусть мы и уезжали.
Часть третья
Эволюция и интеграция
7
Правому полушарию есть что рассказать
История человечества еще только начинается. Поэтому вполне естественно, что мы сталкиваемся с проблемами. Но впереди у нас десятки тысяч лет. Наш долг состоит в том, чтобы делать то, что в наших силах, учиться всему, чему можем, совершенствовать решения и передавать их дальше.
Ричард Фейнман
Начало моему переходу в Калифорнийский университет в Дейвисе в 1992 году положила встреча с нейробиологом Лео Чалупой, состоявшаяся в 1988-м на одной из моих маленьких конференций (вроде той, что проходила на острове Муреа), которые я стал устраивать почаще. Темой была эволюция человеческого мозга, и присутствовали несколько экспертов мирового уровня. Так как я предлагал лишь тысячу долларов на покрытие расходов, места нужно было выбирать заманчивые. В том году это был самый сказочный город планеты – Венеция. Лео приехал.
Номера были забронированы в прекрасном небольшом отеле La Fenice et Des Artistes рядом со знаменитым театром Ла Фениче. Об этом позаботился мой близкий и старый друг Эмилио Бицци, профессор Массачусетского технологического института, заложивший основу исследованиям того, как мозг осуществляет выполнение действий. Неподалеку располагался отель в прославленном дворце Ateneo Veneto, который был основан Наполеоном в 1810 году для развития науки, искусства и литературы. Мы заняли библиотеку на третьем этаже и договорились с местным баром, совмещенным с табачной лавкой, чтобы нам регулярно приносили эспрессо. На встрече были такие блестящие исследователи, как Стивен Джей Гулд и Терри Сейновски, творивший чудеса в новой области биологии, посвященной нейронным сетям, а также завсегдатаи, такие как Джон Каас и Гэри Линч. Новый участник группы, Лео Чалупа, был из тех, кто мог бы заглянуть на чай к королеве Англии в четыре, а в шесть пойти пить мартини с приятелями. Лео, обладатель неисправимых и очаровательных нью-йоркских манер и интонаций, знал себе цену, но также знал цену и другим. Как однажды сказал мне наш общий друг, Лео – это тот парень, который будет рядом, когда все остальные повернутся к тебе спиной. Помимо умения дружить он еще обладает прекрасным чувством юмора.
Конференция продолжалась уже несколько дней, когда пришло время выступить Лео. Несколько спикеров до него упомянули Фрэнсиса Крика как своего “приятеля”. Это то же самое, как если бы они сказали примерно следующее: “Я сейчас работаю над этой идеей и успел обсудить ее с Криком. Ему она нравится, так что не слишком уж критикуйте ее”. Такие номера с Лео не проходят. Желая выразить свое неодобрение, никого при этом не обидев, он начал со старой еврейской шутки, которую услышал от своего отца в шесть лет.
