— Я не могу стереть это. И не помню, как я это писала. Я ничего не помню и ничего не могу с этим поделать.
Она спрятала лицо в испачканных ладонях. Тогда он взял ее на руки, отнес в постель и начал осторожно укачивать в своих объятиях.
17
На стенах и полу виднелись ярко-красные разводы. Увидев мокрое полотенце, валявшееся в ванной, Броуди догадался, что им-то она и пыталась стереть надпись.
Набросок она сорвала, так что на зеркале остались лишь полоски скотча да приклеившиеся к ним кусочки бумаги. Скомканный рисунок валялся теперь в корзине рядом с раковиной.
Он легко мог представить, как это было. Вот она яростно хватает полотенце и сует его под струю воды. А затем трет, трет и трет — пока из горла у нее не начинают вырываться судорожные рыдания.
Однако надпись все так же неумолимо проступала со стен и пола:
ЭТО Я?
— Я не помню, как это сделала.
Броуди внимательно изучал стены.
— Где у тебя красный маркер? — спросил он, не повернув головы.
— Я… точно не знаю. Должно быть, я положила его на место, — пошатываясь, она вернулась на кухню, открыла ящик.
— Здесь его нет, — в очередном приступе отчаяния она судорожно порылась в ящике, захлопнула его, открыла следующий, затем еще.
— Хватит.
— Его здесь нет. Наверно, я забрала его с собой, а затем выбросила. Не помню. Совсем как раньше.
Взгляд его стал острым и цепким, однако голос не изменился.
— Что было раньше? — поинтересовался он все так же невозмутимо.
— Кажется, меня сейчас стошнит.
— Это вряд ли.
Она в ярости захлопнула ящик:
— Тебе-то откуда знать?
— Все дело в том, — заметил он, беря ее за руку, — что ты еще не рассказала мне о предыдущих случаях. Хочешь, присядем?
— Я не могу.
— Ладно, тогда постоим. У тебя есть виски?
— Я не хочу виски.
— По-моему, я не спрашивал у тебя, чего ты хочешь. — Проверив все полки в буфете, он нашел наконец маленькую бутылку.
При других обстоятельствах она была бы возмущена тем, что он наливает виски в стакан для сока.
— Глотни-ка, Худышка.
Рис могла быть вне себя от ярости или отчаяния, но она прекрасно знала, когда спорить с ним было бесполезно. Поэтому она молча взяла стакан и одним глотком опрокинула в себя немного виски. И тут же ее пронзила нервная дрожь.
— Набросок. Это могла быть я.
— Как ты до этого додумалась?
— Если я все придумала… Я ведь знаю, что такое насилие.
— Тебя что, душили?
— Просто это приняло другую форму, — она со стуком опустила стакан на стол. — Меня уже пытались убить, и последние два года я все время ждала, что кто-нибудь повторит попытку. Между мной и рисунком есть явное сходство.
— Сходство лишь в том, что вы обе женщины, и у обеих — длинные темные волосы. Впрочем, для тебя это в прошлом, — он взглянул на ее локоны, которые доходили теперь лишь до середины шеи. — Это не твое лицо.
— Но я же не видела ее хорошо.
— Главное, что ты ее видела.
— Я не уверена.
— Зато я уверен. — Он знал, что кофе у нее нет, поэтому направился прямо к холодильнику. К его удивлению, она позаботилась о том, чтобы запастись его любимой маркой пива. Броуди достал бутылку, открыл крышку. — Ты действительно видела тех двоих на берегу реки.
— Откуда ты знаешь? Ты же их не видел.
— Зато я видел тебя, — просто ответил он. — Но давай-ка вернемся к началу. Какие еще эпизоды ты не помнишь?
— Я не помню, как исчертила карту, как открыла ночью дверь, как запихнула в кухонный шкаф сапоги и рюкзак, а на их место поставила посуду. Не помню, как уложила вещи в дорожную сумку. И еще всякие мелочи. Мне нужно возвращаться.
— Возвращаться куда?
Она закрыла ладонями лицо.
— В больницу. Мне ведь так и не стало лучше.
— Чушь. Когда это ты упаковывала вещи?
— Как-то вечером я вернулась домой… это было после того, как мы с Линдой-Гейл посидели у Клэнси. И обнаружила, что все мои вещи лежат в дорожной сумке. Должно быть, я сделала это утром или в один из перерывов. Просто не помню. Или вот фонарь, который я держу у кровати. Однажды я обнаружила его в холодильнике.
— Однажды я обнаружил там свой бумажник.
— Это не то же самое, — вздохнула она. — Я всегда кладу вещи на свои места. Во всяком случае, пока я отвечаю за свои поступки. Для меня это просто ненормально — переставить сапоги и посуду. У каждой моей вещи есть свое место. Это необходимо мне для нормального функционирования. Вот с этим-то у меня сейчас и проблема.
— Полная чушь, — он покопался в ее сумке. — Что это здесь за листья и травки?
— Зелень на ужин, — она потерла пульсирующий от боли висок. — Пора уезжать. Именно это я хотела сказать себе, когда паковала вещи. Мне надо было решиться на это еще там, в горах, вместо того чтобы делать вид, будто все нормально.
— Там, в горах, ты увидела, как убивают женщину. А это само по себе не слишком-то нормально. И если тогда я еще сомневался, то теперь…
— Ты сомневался?
— Не в том, что ты видела их, а в том, что она мертва. Возможно, думал я, ей все-таки удалось уцелеть. Но теперь-то я знаю, что она мертвее мертвого.
— Ты что, совсем не слушаешь меня? Разве ты не видел, что я там сделала? — она махнула рукой в сторону ванной.
— А что, если это не ты?
— Да кто же еще? — взорвалась она. — Я просто не в себе, Броуди. Мне всюду видятся убийства, и я пишу на стенах.
— А что, если это не ты? — все так же невозмутимо повторил он. — Как-никак загадки и допущения — это мой конек. И я неплохо зарабатываю на этом. Что, если ты действительно видела то, о чем рассказала?
— И что тогда? Это же ничего не меняет.
— Еще как меняет. Смотрела когда-нибудь «Газовый свет»?
Рис в изумлении уставилась на него.
— Кажется, я понимаю, почему ты меня так привлекаешь. Ты такой же чокнутый, как и я. Какое отношение имеет этот фильм к моей болезни? К тому, что я исписала всю ванную?
— А что, если это не ты исписала всю ванную?
Голова у нее разламывалась, в желудке комком сидела тошнота. Поскольку сил добрести до стула у нее не было, Рис просто опустилась на пол, прижавшись спиной к дверце холодильника.
— Если ты считаешь, что я столкнулась с психом вроде Шарля Буайе, ты такой же чокнутый, как и я.
