— Ладно, — согласилась я, — поехали.
И все же многое в этой истории осталось для меня за кадром.
Например — почему Генчик вдруг изменил своё отношение к Юке? Он же её терпеть не мог. Он говорил, что она кукла. Он говорил, что она не очень умна. И совершенно не в его вкусе. Почему же он тогда выбрал её? А не Кису? Не Дюймовочку, в конце концов?
Наверное, не обошлось без самой Юки.
Об этом я тоже часто думаю.
О том, как они ночевали вместе в первый раз.
Сначала мне было больно это представлять, но потом я привыкла. И даже стала находить эту фантазию красивой. Засыпая, я думала о них — вернее, об их первой ночи. Дальнейшее развитие отношений не так меня интересовало. Я знала, что Генчик, в общем-то не очень и любит секс.
Для него интересна новизна, а сам процесс давно стал обыденностью. Может быть, поэтому долго в его постели никто и не задерживается.
В том числе и Юка. После того как я выписалась из больницы, мы не общались, но от Дюймовочки я узнала что в марте они расстались. То ли Юка ушла, вильнув хвостом, то ли Генчик нашел себе новый объект нежной страсти. Да какая разница?
Это не мешало мне снова и снова представлять их вдвоем.
Думаю, вот как это было:
На Юке были её любимые черные шортики. Ей всегда нравилось обнажать свое складненькое загорелое тело. Ей нравилось ловить жадные мимолетные взгляды аэродромных мужчин. Пусть она никого из них и за мужчин не считала.
Вечером на аэродроме «Горки» веселье.
Музыка, марихуана, катания на авто по взлетной полосе. Можно запросто постучаться в любой гостиничный номер и тебе будут рады. (Ну, не знаю как насчет меня, но Юке-то уж точно будут.)
В номере Генчика стоял телевизор с видиком. Все желающие могли прийти и просмотреть парашютные видео-съемки.
В один из таких вечеров заглянула в Генчиков номер и Юка. Она выглядела хорошо, как никогда. Загар был ей к лицу. Даже Генчик, который всегда её недолюбливал, сказал что она похожа на египетскую принцессу.
Откуда ты знаешь, как выглядели египетские принцессы? — промурлыкала Юка. — Между прочим, все египтянки страшные!
— А ты — исключение, — рассмеялся Генчик и поцеловал её руку.
И Юка неожиданно осознала, что ей приятно его прикосновение. Ладони у Генчика мягкие, как у холеной девушки. «Что Настя в нем нашла? — лениво подумала Юка, исподтишка его разглядывая. — Наверное, есть в нем что-то… Что-то особенное…»
Все смотрели на экран телевизора, а Юка смотрела на Генчика. И, конечно, он это сразу заметил. А какой молодой здоровый мужчина, спрашивается, пропустил бы мимо столь горячий томный взгляд?
Генчик пересел поближе. И положил ладонь на её загорелое бедро. Если я ошибся, она меня оттолкнет, резонно решил он.
Но никто его не оттолкнул. А даже наоборот Юка накрыла его ладонь своей. Вот так они и подписали «джентльменское соглашение». Им обоим стало понятно, что ночью они будут вдвоем.
Это была последняя ночь сентября — теплая, ветреная бессонная.
Моя квартира. После душной солнечной палаты она кажется такой прохладной и просторной. Мне здесь скучно, отчаянно скучно. В больнице были, конечно, свои минусы — подъем на рассвете, пресловутое судно, нытье Аннет, болезненные уколы, хандра. Зато ко мне постоянно кто-нибудь приходил, приносил опостылевшие апельсины. Почему все считают, что в больницу стоит носить именно апельсины? Наверное, если бы я честно съедала все дары, то в итоге скончалась бы от переизбытка витамина С.
А теперь я дома, и апельсинов никто не приносит — я сама хожу за ними в магазин. Покупаю по две-три штучки, потому что поднимать тяжести мне категорически запрещено.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что все меня бросили.
Я вообще жаловаться не люблю.
Я подружилась с Ингой-Дюймовочкой, мы созванивались по несколько раз в день. Она не могла навещать меня часто — жила на другом конце города и работала с девяти до девяти. Инга очень понравилась моим родителям — в отличие от Юки.
— Наконец-то у тебя появилась хоть одна нормальная подружка, — сказал отец, — не то что эта никчемная зазнайка Анжелика.
— Бери с Инги пример, — вторила мама, — мало кто в наше время задумывается в таком возрасте о карьере.
— Инга старше меня на три года, — вяло отбивалась я. Хотя мама была, конечно, права. Я даже придумать не могла, кем хочу работать. Слово карьера меня пугало, а размеренная жизнь трудолюбивого офисного работника казалась непростительно однообразной.
Я понять не могла, как другие могут ходить на работу каждый день и при этом чувствовать себя довольными.
Дюймовочка работала младшим редактором в модном глянцевом журнале. Она ловко жонглировала непонятными мне терминами — «фэшн», «офсет», «верстка». У неё даже не было времени ходить на свидания. Она довольно много зарабатывала, но носила одни и те же старенькие джинсы, потому что просто не хватало времени и сил заняться гардеробом.
И кому, спрашивается, такое нужно?
Нет уж лучше я поправлюсь, вернусь на аэродром и буду опять работать укладчицей. Конечно, «шубные» деньги скоро закончатся, и я не смогу прыгать много. Но, может быть, к тому времени мне удастся просочиться в какую-нибудь спортивную команду. Кто сказал, что я не могу попробовать себя в групповой акробатике? У меня хорошая память, хороший вестибулярный аппарат, и я добьюсь успеха, у каждой более менее заметной спортивной команды есть спонсоры. Денег на этом, конечно, не заработаешь, зато можно бесплатно прыгать. И никакой другой карьеры мне не нужно. Меня больше не интересует ничего.
— Неужели ты собираешься вернуться на аэродром? — недоуменно спрашивала Юка.
— А почему нет?
— Не говори ерунды. Тебе же нельзя прыгать.
— Что за чушь? Надеюсь, к лету будет можно. Все врачи перестраховщики.
— Это тебе Генчик так сказал? — начала было она язвительно, но тут же осеклась. У нас существовал негласный запрет на слово «Генчик».
— Ничего со мной не случится. Я многое поняла, и даже совсем не боюсь.
— Вот это и плохо, — вздохнула Юка, — плохо, когда парашютист не боится. Разумный страх ещё никому не повредил.
— То что со мной произошло, — случайность. — Мне надоело с ней спорить по этому поводу. Отвратительно но все вокруг словно сговорились убеждать меня в том, что парашютный спорт для меня невозможен и опасен. Особенно усердствовали родители. Мне так надоели истерики мамы или мрачное молчание отца, что в один прекрасный день я клятвенно пообещала им больше никогда не приближаться даже к аэродрому (правда, пальцы мои были по детской привычке скрещены за спиной). — Ты сама не собираешься бросать прыжки, а мне зачем-то даешь дурацкие советы.
