– Я не… – Она попыталась вдохнуть поглубже, чтобы не расплакаться. – Прошу, продолжай.
– Меня нашел уборщик. А мою мать, Нину, обнаружили в паре кварталов от магазина, когда она покупала сигареты. Ее платье оказалось залито кровью. Когда ее отвезли в больницу, она позвонила сестре, чтобы та помогла ей разобраться с юридическими проблемами. Сестра Нины – моя мама Хелен.
– Господи.
Губы Рози задрожали, как и пальцы, которыми она их прикрыла. Часть меня, думаю, логическая часть, признавала, что ужасно неправильно скрывать от друзей, что меня усыновили. Но в этот момент я понимал, почему не хотел никому говорить об этом.
Я считал себя сильным.
Представительным.
Гребаным богом.
Так что наполненные жалостью взгляды и приглушенные шепотки лишь усугубляли рану, которую оставила Нина, бросив меня. Единственная причина, по которой я терпел их сейчас, заключалась в том, что они исходили от Рози. Я принимал все ее эмоции. Даже жалость. Даже ненависть. Все, что угодно, кроме безразличия.
– Моя мама – моя настоящая мама Хелен, которая вырастила меня – решила усыновить меня. И, думаю, Илай согласился на это, потому что… – Я замолчал на мгновение, и с моих губ сорвался смешок. – Ну, полагаю, он подкаблучник. Понимаешь, он действительно любит маму. А Нина все равно отказалась от меня. В ее жизни творилось много дерьма. И я даже не обижаюсь на нее за это. Ведь действительно довольно глупо оставлять новорожденного в общественном туалете. Но сегодня я ненавижу ее не за это. Не только за это. К концу моего первого дня жизни мы все оказались в Бирмингемской больнице. Нина подписала мое свидетельство о рождении, но не указала в нем имени отца, – она заявила, что не знает его, и, честно говоря, никого из ее окружения это не удивило, – а мои родители начали заполнять документы на усыновление.
– Ох, Дин. Мне так жаль. Так безумно жаль, – повторила Рози.
Мы все еще шли, и меня это радовало. Я бы не хотел вести этот разговор, если бы приходилось еще и смотреть ей в глаза. Мне уже казалось, что правда вырывается у меня изо рта, словно зубы. Один факт за другим. Рози сжала мою руку в своих, и я втянул воздух, чувствуя давление в легких.
– Отцу предложили работу в Калифорнии, и они переехали. Мама забеременела сестрами. А я оказался так похож на членов моей семьи, что никто не задавал лишних вопросов. Люди просто решили, что я сын Хелен и Илайя Коул. И мы никогда не поправляли их. Потому что, черт подери, это сработало. Нам все сошло с рук, а ложь разрослась до таких размеров, что стало слишком поздно выставлять ее на всеобщее обозрение.
– Но я никогда не чувствовал себя чужим, – добавил я. – Сестры знают, что меня усыновили. Но родители всегда относились ко мне так же, как и к девочкам, так что этот факт никого не волновал. – Нахмурившись, я помолчал несколько секунд. – Ну, никого, кроме меня. Мама считает, что я могу сблизиться с Ниной. Папа думает, что каждый заслуживает шанса – ну на этом строится его работа. Он адвокат и обязан защищать преступников. В любом случае, они заставляли меня ездить к ней в Алабаму. Каждое лето до тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать. Таков был уговор.
Я вспомнил последнее лето, проведенное с Ниной, когда мне исполнилось восемнадцать. И по спине тут же пробежал холодок. Алчная сучка. От одной мысли о том, что она сделала, у меня зачесались кулаки.
– В какой-то момент своей жизни, после этого потрясения, Нина выскочила замуж за парня по имени Дональд Уиттакер. Люди называли его Филином, потому что он торговал наркотой на перекрестках с двух до шести утра. И срывал настоящий куш, как ты понимаешь. Через какое-то время Уиттакера посадили, а затем выпустили, и он решил перебраться на окраину. Купил землю – вернее ферму – и исполнил свою давнюю мечту, став фермером. Нина перестала колоться, так что, по мнению моих родителей, оставалась чиста. Она и выглядела лучше, потому что перестала колоть в вены яд. Но на самом деле лишь перешла на более подходящие для нее наркотики. Успокоительное, транквилизаторы, обезболивающие. Забавные штучки, которые делают зависимость менее приметной. И я никогда не пытался открыть им глаза на происходящее, потому что был маленьким жалким ублюдком, надеявшимся, что женщина, родившая его, поймет, что он достоин ее любви.
– Дин. – Рози покачала головой, смахивая слезы с щек. – Ох, Дин.
– Каждое лето, когда я приезжал к ним, она заставляла меня проезжать на велосипеде по тридцать километров, чтобы достать ей таблеток.
– Почему ты соглашался на это?
– Потому что хотел сделать ее счастливой? – Я рассмеялся, несмотря на комок горечи, сжавший горло. – Потому что желал, чтобы она приняла меня? Ведь насколько, черт побери, никчемным нужно оказаться, чтобы твоя гребаная мать попыталась спустить тебя в унитаз еще до того, как ты открыл глаза. В семнадцать лет я наконец прозрел и заявил, что не поеду в Алабаму на лето. Сказал родителям, что устал по два месяца горбатиться на ферме. И они согласились, но потом я облажался на вечеринке, и они все равно отправили меня туда в качестве наказания. То лето оказалось самым ужасным в моей жизни, потому что именно тогда я понял, что Нина не только не любила меня… она чертовски меня ненавидела.
Рози расплакалась. Я не осмеливался посмотреть на нее, но чувствовал, как ее плечо трясется рядом с моим. И ненавидел себя за то, что заставил ее плакать. Ненавидел Нину за то, что мне вообще пришлось заводить этот разговор.
– Короче говоря, Нина сделала со мной несколько нелицеприятных вещей, когда я был ребенком. Использовала как пешку в дерьмовой игре. Как средство для достижения цели. Как мальчика на побегушках, заставляя совершать глупые и незаконные поступки, а затем подкупала меня алкоголем и дурью, чтобы удостовериться, что я не сдам ее своим родителям. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я выпил свою первую бутылку виски и выкурил сигарету. Мне казалось круто, что Нина и Филин дали мне попробовать это. Что они видели во мне взрослого.
Рози сглотнула и отвела взгляд.
– Вот почему ты делаешь это, – сказала она. – Вот почему ты не можешь остановиться.
Я поморщился.
– Вот как все началось. И от этого я почувствовал себя хорошо. Благодаря травке и алкоголю лето проходило быстрее. Они стали чем-то вроде дымовой завесы для реальности – тонкой оболочкой, которую никому не удавалось пробить. Поэтому я не отказался от этой привычки, даже когда вернулся в место, которое любил. К родителям и сестрам.
– Нина никогда не говорила мне, кто мой отец, – продолжил я. – И это беспокоило меня. Я видел, какой идиоткой она была, так что мне всегда хотелось знать, досталось ли мне хоть немного хороших генов или мне уже ничего не могло помочь. Но когда одиннадцать лет назад после моего последнего визита на ферму происходящее дерьмо достигло точки кипения, я решил закрыть эту тему и уйти. Вычеркнуть Нину из моей жизни. И это прекрасно работало, пока я учился в колледже, потому что могу похвастаться только наличием трастового фонда и комнаты в общежитии. Но когда мы основали «Чемпионс Бизнес Холдингс» и начали зарабатывать деньги, она согласилась рассказать мне, кто он такой.
