Милли вздохнула и посмотрела на маму.
– Она всегда была худой.
– Но сейчас она слишком худая, – заявила та.
– Мама, по твоему мнению все слишком худые. Наш кот походил на енота, потому что вы его раскормили.
Кот, которого им пришлось отдать, когда у меня обнаружили муковисцидоз.
Господи, наверное, проказой болеть и то веселее.
– Не переживайте, – фыркнув, заявила я. Меня дико злило, что Вишес присутствовал при этом разговоре. – И можете и дальше игнорировать мое присутствие. А то, не дай бог, я помешаю вам обсуждать мое будущее.
– Мы купим тебе билет до Лос-Анджелеса. Ты должна проводить свое время с нами, а не носиться по большому городу в поисках неприятностей, – в голосе мамы послышались панические нотки.
– Я останусь в Нью-Йорке.
– Пол, – воскликнула мама. – Скажи ей.
– Да, папа. – Я улыбнулась. – Скажи мне.
Пол ЛеБлан всегда поддерживал меня. И затыкал маму, когда она сильно наседала. Милли тоже пыталась защищать меня, но к ней редко прислушивались.
Папа перевел взгляд с мамы на меня.
– Прости, Козявочка Рози. – Он покачал головой, и на мгновение мне показалось, что папа собирается извиниться передо мной от имени жены. – Но мама права. Я тоже переживаю за тебя, пока ты так далеко. – Он поерзал на стуле. – Но, возможно, нам стоит принять во внимание то, что ты встречаешься с Дарреном. – Папа почесал подбородок, на котором уже виднелась щетина. – Кажется, он хорошо заботится о тебе. Ты так не думаешь, Шарлин?
«Папа не женоненавистник, – пыталась убедить я себя. – И в его словах нет ничего плохого».
– Ну, раз уж об этом зашел разговор. – Я прокашлялась, чувствуя, как вспотели ладони, а сердце заколотилось в груди, как у беспробудного пьяницы, пытаясь вырваться из тела и рухнуть на ближайшую тарелку. Может, кто-то окажется достаточно любезным, чтобы вонзить в него нож. – Мы с Дарреном расстались.
– Что?! – взревел папа и, вскочив со стула, хлопнул по деревянному столу рукой.
Это известие потрясло его не меньше, чем меня его реакция. Неужели он забыл, что моя личная жизнь касалась лишь меня? Милли накрыла мамину руку, безмолвно прося помолчать. Я нахмурилась, увидев это, а когда подняла глаза, то поняла, что мама плакала так сильно, что у нее сотрясалось все тело.
– Она там одна. Совершенно одна. Чахнет. Умирает.
Боже. Мои родные любят излишне драматизировать.
Папа продолжал прожигать меня взглядом, отчего казалось, что еще пара минут, и на теле останутся уродливые шрамы.
– Он съехал несколько недель назад, – стараясь сохранять спокойствие, продолжила я, пока разглаживала ладонью белую салфетку, которой даже не успела воспользоваться. – Даррен хотел пожениться. И даже сделал предложение, подарив кольцо и устроив романтический ужин. Но, как вы знаете, меня не интересует брак. Тем более после недавно обнаруженных осложнений. – Они и сами знали, что сообщила мне доктор Хастинг после того, как я прошла у нее несколько тщательных обследований. – У него все будет хорошо. – Кажется, я начала утешать их, хотя это им следовало утешать меня. – И у меня тоже. Он заслуживает лучшего.
В комнате повисла тишина. Из тех, что проникает в тело и вгрызается в кости. И я невольно затаила дыхание, готовясь к удару, который выбил бы у меня почву из-под ног.
Вишес откинулся на спинку стула и пропустил волосы Эмилии через пальцы.
– Похоже, нам стоит уйти. Твоим родителям и сестре есть о чем поговорить.
Милли вопросительно посмотрела на меня через стол. А я отрицательно покачала головой.
– Это последний семейный ужин перед репетицией. Так что все остаются.
Мама заплакала сильнее, продолжая причитать, что ее малышка умирает. Вот так весело проходят вечеринки в доме ЛеБлан. Не расходитесь.
– Мама. – Мне стало смешно, хотя лицо горело от смущения. – Я не умираю. И очень хорошо забочусь о себе.
– Господи, Роза, хватит врать, – выпалил папа и снова хлопнул по столу.
А еще он не назвал меня «Козявочкой Рози».
– Ты говоришь о семейном ужине так, словно приехала сюда не из-за свадьбы и тебе плевать на свою сестру. – Он ткнул в мою сторону пальцем, а его лицо исказилось от отвращения. – У тебя был шанс перестать быть обузой для нас с мамой. Шанс отблагодарить сестру за то, что она заботилась о тебе. И ты, как и всегда, все испортила, – упрекнул он.
Я выронила вилку на пол, а от вспышки удивления и ярости все поплыло перед глазами. Мне просто не верилось, что он сказал это. Папа никогда раньше со мной так не разговаривал. Черт побери, он практически никогда не говорил мне «нет». Лишь когда я захотела гребаного пони. И то только потому, что просто не мог себе этого позволить. Но если не считать пони – и запрета на общение с мальчиками, – папа не отказывал мне ни в чем.
Именно он твердил маме, что она должна отпустить меня в Нью-Йорк. И даже зашел так далеко, то купил мне билет в один конец.
Именно он сказал, что я должна следовать за своими мечтами, даже если они совершенно противоположны тому, чего он хотел для меня.
Именно он, а не мама, искренне верил, что я справлюсь. Что я смогу жить как обычный человек.
Но оказалось, что он лгал. Все время.
– Я никогда не перекладывала ответственность за свое здоровье на вас, – процедила я сквозь зубы. – И даже живу на другом конце этой долбаной страны. Так с чего эти упреки?
– Ты должна вернуться. И ты вернешься, потому что нездорова. – Мама шмыгнула и бросила свою салфетку на переполненную едой тарелку. – Твоя сестра гнула спину на двух работах, чтобы ты могла жить в Нью-Йорке. А перед тем как вернуться сюда, обеспечила тебе проживание в первоклассной и оплаченной квартире. Она даже оплачивала тебе обучение в школе медсестер. И что ты ответила на эту доброту? Устроилась в кафе варить кофе!
– Эй. – Пришла моя очередь ударить рукой по столу и, черт возьми, это оказалось больно. – С каких это пор ты осуждаешь других людей за выбранную ими работу? Ты ведь сама сорок лет проработала поваром?
– У меня не было выбора! – закричала мама.
– И у меня тоже! Я бросила школу, потому что доктор Хастингс заставила меня сделать это!
Мама вскочила со стула и унеслась из столовой, не сказав больше ни слова.
Папа, Вишес и Эмилия уставились на меня. В глазах мужчин читалось разочарование, а у Милли – жалость. А вот мне дико хотелось заплакать. Я никогда не плакала и ненавидела показывать другим свою уязвимость. По большей части потому, что всю жизнь доказывала семье, что вполне самостоятельна. Что мне не нужна помощь. Что мои лепестки опадают, но я все еще цвету.
– Рози… – тихо начала Милли. – Дай маме немного времени.
