В Тодос-Сантосе в штате Калифорния перед самыми каникулами вряд ли отыщешь много развлечений. На улице стояла жара. Воздух давил, солнце грело все сильнее, трава выцвела, а подросткам надоело вести себя как паиньки. Но при этом мы ленились гоняться за дешевыми острыми ощущениями, поэтому искали их, развалившись под палящим солнцем у бассейна на надувных матрасах в форме пончиков, фламинго и на итальянских шезлонгах.
Родители Вишеса отсутствовали – а они вообще бывали дома? – и все собрались здесь, рассчитывая, что я их развлеку. Я не любил разочаровывать людей, поэтому принес немного дури, которую все тут же расхватали и даже не поблагодарили, не говоря уже о том, чтобы заплатить. Они считали меня богатым обкуренным чуваком, которому деньги нужны так же, как Памеле Андерсон новая операция по увеличению груди, и в целом не ошибались. К тому же меня никогда не заботили такие мелочи, так что я не стал никому указывать на это.
Одна из девушек, блондиночка по имени Джорджия, щеголяла с новой камерой Polaroid, которую отец привез ей из последнего отпуска в Палм-Спрингс. Демонстрируя свое тело в маленьком красном бикини, она фотографировала нас – Джейми, Вишеса, Трента и меня, – после чего зажимала свежеотпечатанную фотографию между зубами и передавала нам изо рта в рот. Ее сиськи едва не вываливались из маленького бикини, как зубная паста из тюбика. Мне хотелось потереться членом между ними, и я не сомневался, что сделаю это к концу дня.
– Боже, боже, это будет здоооооорово. – Джорджия на несколько секунд растянула первую «о» в последнем слове. – Выглядишь невероятно сексуально, Коул, – промурлыкала она и навела на меня камеру, когда я поставил банку с пивом на бедро, сжимая между пальцами сигарету.
Щелк.
И доказательство моих грехов с провокационным шипением выскользнуло из ее камеры. Она обхватила уголок снимка губами, после чего наклонилась и потянулась ко мне. Я схватил его и засунул в карман. Ее глаза проследили за моей рукой, когда я слегка приспустил резинку шорт вниз, демонстрируя светлые волосы чуть пониже пупка и приглашая продолжить вечеринку в укромном месте. Она сглотнула, явно заинтересовавшись. Наши взгляды встретились, чтобы без единого слова обсудить место и время. А затем кто-то прыгнул в бассейн бомбочкой и окатил ее брызгами. Джорджия рассмеялась и покачала головой, после чего перешла к следующей фотомодели – моему лучшему другу Тренту Рексроту.
Конечно же я собирался уничтожить фотографию до того, как вернусь домой. Но, видимо, дурь отбила мне память. В итоге на этот снимок наткнулась мать. После чего отец прочитал одну из своих лекций, которые, казалось, разъедали мои внутренности, словно мышьяк. И знаете, чем все закончилось? Они отправили меня на летние каникулы к моему чертовому дяде, которого я терпеть не мог. И я знал, что лучше не спорить с ними. Потому что не собирался разбираться в этом дерьме и ставить под удар поступление в Гарвард за год до окончания школы. Я столько сил потратил ради этого будущего, ради этой жизни. И она раскинулась передо мной во всем своем богатстве, привилегированности и испорченности в виде частных самолетов, зарубежной недвижимости и ежегодных каникул в Хэмптоне. В этом все прелести жизни. Когда что-то хорошее попадает тебе в руки, ты не только вцепляешься в это всеми гребаными силами, но и сжимаешь так сильно, что едва не ломаешь.
Просто еще один урок, который я усвоил слишком поздно.
В любом случае, через пару недель я оказался в Алабаме, где два месяца перед выпускным классом вкалывал на гребаной ферме под палящим солнцем.
Трент, Джейми и Вишес все это время пили, курили и трахали девушек в Тодос-Сантосе. Я же вернулся туда с фингалом под глазом, великодушно подаренным мне мистером Дональдом Уиттекером, которого также звали Филин, после вечера, который изменил меня навсегда.
– Жизнь похожа на суд, – сказал мне Илай Коул, мой отец-адвокат, перед тем как отправить меня на самолет в Бирмингем. – Она не всегда справедлива.
Гребаная правда.
Тем летом меня заставили прочитать Библию от корки до корки. Филин был примерным христианином и постоянно обращался к Библии. Поэтому заставлял меня читать ее вместе с ним во время наших обедов. Ветчина на ржаном хлебе и Ветхий Завет даже стали для меня передышкой, потому что все отельное время этот придурок вел себя со мной просто ужасно.
Уиттекер был фермером. В те моменты, когда умудрялся протрезветь. Так что он назначил меня своим мальчиком на побегушках. А я не стал особо возражать. Главным образом потому, что по вечерам мог потискать дочку его соседа.
Та считала меня кем-то вроде знаменитости лишь потому, что я не разговаривал с акцентом южан и у меня была своя машина. Ну а мне не хотелось разрушать ее фантазии, ведь она так страстно желала получить первые уроки секса. Правда, это происходило после проповедей Филина, которые приходилось выслушивать, лишь бы не драться с ним на сеновале до потери сознания.
Думаю, отправив меня сюда, родители хотели мне показать, что жизнь не ограничивается дорогими автомобилями и каникулами на лыжных курортах. Филин и его жена будто сошли со страниц книги «Жизнь в бедности для чайников». Так что каждое утро я просыпался и спрашивал себя, что значат два месяца по сравнению со всей моей гребаной жизнью.
В Библии оказалось много безумных историй: про инцесты, целая коллекция упоминаний крайней плоти, Иакова, сражающегося с ангелом… Клянусь, уже во второй главе я задался вопросом, а действительно ли это религиозная книга. Но одна из историй запомнилась мне еще до встречи с Рози ЛеБлан.
Бытие 27. Иаков переехал к своему дяде Левану и влюбился в Рахиль, младшую из двух его дочерей. Рахиль была чертовски сексуальной, неистовой, грациозной, при виде которой сразу текли слюнки (да, это тоже указано в Библии, хоть и описано более скупо).
Леван и Иаков заключили сделку. Иакову предстояло проработать на Левана семь лет, чтобы жениться на его дочери.
Иаков исправно трудился все эти годы, надрывая задницу от зари до заката. А когда срок вышел, Леван наконец пришел к Иакову и сказал, что тот может жениться на его дочери.
Но привел на церемонию не Рахиль. А ее старшую сестру Лию.
Лия была хорошей женщиной. Иаков знал это. Она была милой. Разумной. Щедрой. С классной попкой и ласковым взглядом, (Здесь я тоже немного перефразировал. Ну, кроме глаз. Это тоже описано в Библии, представляете?)
Только она не была Рахиль.
Она не была Рахиль, а Иаков хотел Рахиль.
Всегда. Только. Чертову. Рахиль.
Иаков спорил и возмущался, пытаясь вразумить своего дядю, но ничего не вышло. Жизнь походила на суд даже в те времена. И как всегда оказалась какой угодно, но не справедливой.
«Проработай на меня еще семь лет, – пообещал Леван, – и я позволю тебе также жениться на Рахиль».
Так что Иаков ждал.
Затаился.
И тосковал.
Но это, как понимает любой, у кого есть хоть капля разума, только подстегивает наше отчаянное желание завладеть тем, что завладело нами.
