Каждая из этих способностей требует интеграции и согласования быстрых, почти автоматических процессов с процессами более медленными и осознаваемыми. Мы декодируем то, что видим и слышим, осязаем и пробуем на вкус, практически мгновенно. Потом мы думаем о только что полученной информации, взвешивая ее ценность и важность, сравнивая ее с той, что хранится в нашей памяти, представляем себе, что могут сделать другие люди следом за этим или чего они теперь ждут от нас, и оцениваем социальную ситуацию в более широком контексте.
Оцените, например, следующий сценарий. Вечер субботы. Вы приходите на многолюдную вечеринку, рассчитывая отвлечься от дел и от души повеселиться. Среди гостей вы обнаруживаете друга, которого давно не видели, но замечаете, что он явно в дурном настроении. Он выглядит очень расстроенным и о чем-то серьезно разговаривает с незнакомым вам человеком. Вы окидываете взглядом помещение и продумываете возможные варианты действий. Вы можете подойти к другу и поинтересоваться, что у него случилось; вы можете пойти в противоположный угол, где находятся люди, которые знакомы с вами поверхностно, но они беззаботно смеются; или вы можете заговорить с женщиной, которая стоит у стола с закусками и выглядит очень одинокой. Похоже, что больше всего удовольствия вы получите, если присоединитесь к группе веселых гостей, но что если они вас не помнят? И не обидится ли друг, если вы сейчас к нему не подойдете? Или же он будет раздражен, если вы отвлечете его от важного разговора? Заговорить с одинокой женщиной – нелегкий труд, но зато это добрый жест. Кто знает, может быть, с ней будет интересно?
Так же как во многих социальных ситуациях, наилучшее решение принять трудно. Тут играют роль множество неизвестных, например душевное состояние вашего друга и всех остальных участников вечеринки и их реакция на любое из ваших решений. Мозг напряженно работает над этой проблемой с того самого момента, как вы входите в помещение. Сначала вы узнаете находящихся в нем людей и вспоминаете опыт прежнего общения с ними (за это отвечает медиальная височная кора, веретенообразная извилина). После этого вы мысленно представляете работающие в данный момент социальные сети, что позволяет вам сделать обоснованные предположения о том, что думают другие люди (верхняя височная борозда, височно-теменной узел, передняя поясная кора, медиальная префронтальная кора). Вы учли, чего вы ожидали от этого вечера, оценив свои собственные предпочтения (вентромедиальная префронтальная кора, орбитофронтальная кора, вентральная область полосатого тела). Вам пришлось оценить значимость ваших отношений с другом (работают только что упомянутые области мозга). Теперь вам придется принять какие-то решения и оценить их результаты (дофаминэргические структуры среднего мозга, полосатое тело, передняя поясная кора и дорсолатеральная префронтальная кора)
[343].
Слова, приведенные в скобках, могут выглядеть непонятной тарабарщиной, но само их упоминание стало возможным в результате нейробиологических исследований, проведенных в течение последних десяти-пятнадцати лет. Ученые смогли проанализировать и разнести по категориям основы всех этих способностей с той же точностью, с какой в восьмом классе наша учительница английского делала грамматический разбор предложений.
Нейробиологи исследовали также, как выглядит близость в структуре и функциях мозга. Эдит Уортон однажды сказала: «В жизни каждого из нас есть друг, который не представляется нам отдельным от нас существом, пусть даже любимым и дорогим; он является нашим продолжением, интерпретацией нашей самости, истинной сутью нашей души»
[344].
В девяностые годы специалисты начали думать, что в этой идее было и нечто большее, чем просто поэзия. Арт Арон – тот самый психолог, который придумал «тридцать шесть вопросов, ведущих к любви», – и его коллеги нашли превосходный способ документально зафиксировать это субъективно воспринимаемое слияние себя с другим. Вместо словесного описания степени близости их отношений ученые попросили людей выбрать одну из семи диаграмм Венна – пары кругов, представляющих себя и другого. Эти круги перекрывают друг друга в разной степени – от полного разделения до почти полного слияния. Сделанный испытуемыми выбор оказался невероятно достоверной мерой интимности в отношениях с возлюбленными, родственниками и друзьями
[345].
Означает ли это, что в ходе наших ментальных процессов мы думаем о близких как о самих себе? Возможно. Этим можно объяснить, почему мы помогаем нашим друзьям. Это все равно что помогать самому себе. Другие ученые обнаружили, что чем сильнее единение нашего «я» с другим, тем счастливее мы становимся, когда друг добивается успеха, не испытывая при этом ни ревности, ни зависти
[346]. Известно также, что наше настроение колеблется в унисон эмоциям тех, с кем мы близки. Если у моего мужа или кого-то из детей был тяжелый день, то, скорее всего, неприятные ощущения будут и у меня. Я очень остро переживала развод моей подруги Стефани. Иногда мы чувствуем такую невероятную близость в отношении других людей, что ошибочно вспоминаем вещи, происшедшие с ними, так, как будто они происходили с нами. В ходе одного исследования испытуемых студентов просили оценить их личностные признаки, а затем оценить своего лучшего друга, самого близкого родителя и какую-нибудь знаменитость. Когда позднее тех же студентов просили вспомнить, как они оценивали себя, многие по ошибке вспоминали черты, которые использовались для описания лучших друзей
[347].
Для нейробиологов начало исследования такого слияния «я» с другим в экспериментах с применением аппаратов визуализации не было особым прорывом. Эту идею весьма интенсивно прорабатывали нейрофизиологи, изучавшие эмпатию. Все началось в 2004 году, когда Таня Зингер и ее коллеги из Института когнитивных исследований и наук о мозге имени Макса Планка в Лейпциге опубликовали в Science основополагающую статью, в которой сравнили – впервые – активность мозга человека, испытывающего боль, и активность мозга человека, который видит, как боль испытывает его близкий
[348]. Шестнадцати женщинам делали функциональное магнитно-резонансное исследование в то время, когда рядом сидели их мужья, которым попеременно наносили удары слабым током разной силы. Когда боль чувствовал муж, женщину оповещали об этом звуковым сигналом. Некоторые области головного мозга женщин активировались только тогда, когда боль ощущали они сами, но другие его участки – в особенности части передней островковой доли и передняя поясная кора – вспыхивали независимо от того, кому было больно. Эмпатия активировала аффективные, то есть отвечающие за эмоции, части контуров болевой нейронной сети, но не активировала участки, отвечавшие за физическое восприятие боли. Это исследование и многие другие, последовавшие за ним, указывают на то, что наша врожденная способность к эмпатии начинается с того способа, каким мозг представляет наши собственные внутренние состояния и «включает» восприятие того, что чувствуют другие
[349].
